Жизнь Пушкина, рассказанная им самим и его современниками - Коллектив авторов

но годам к 17 расцвела и похорошела. В 1849 г. Наталья Николаевна (тогда уже Ланская) стала вывозить старшую дочь в свет. 28 августа 1849 г. H. Н. Ланская писала мужу: «Что касается Маши, то могу тебе сказать, что она тогда произвела впечатление у Строгановых. Графиня мне сказала, что ей понравились и лицо ее и улыбка, красивые зубы и что вообще она никогда бы не подумала, что Маша будет хороша собою, так она была некрасива ребенком. Признаюсь тебе, что комплименты Маше мне доставляют в тысячу раз больше удовольствия, чем те, которые могут сделать мне».

Однако вернемся к тем годам, когда еще жив был отец. 20 августа 1833 г. из Торжка: «Машу не балуй»; 21 августа 1833 г. из Павловского: «Помнит ли меня Маша и нет ли у нее новых затей?»

Марии Александровне всю жизнь казалось, что она его ясно помнит. По утверждению ряда современников, она могла часами говорить о нем…

26 августа из Москвы: «Много говорили о тебе, о Машке» (с тещей Натальей Ивановной).

27 августа 1833 г. из Москвы: «Книги, взятые мною в дорогу, перебились и перетерлись в сундуке. От этого я так сердит сегодня, что не советую Машке капризничать и воевать с нянею: прибью».

Здесь слышны уже «назидательные» ноты в голосе «строгого» отца-воспитателя, который, конечно, баловал бы детей ничуть не меньше матери. Больно сознавать, что судьба не отпустила ему на это времени.

2 сентября из Нижнего Новгорода: «… что, если у тебя опять нарывы, что, если Машка больна?»

8 сентября из Казани: «Дорогой я видел годовую девочку, которая бегает на карачках, как котенок, и у которой уже два зубка». Как теперь сказали бы, Маша отставала в развитии, и отца это беспокоило.

8 октября из Болдина: «Слава богу, что ты здорова, что Машка и Сашка живы».

11 октября из Болдина: «Говорит ли Маша? ходит ли? что зубки?»

Видно, Наталья Николаевна отвечала, что дела не больно-то хороши и зубки не режутся, потому что в следующем письме 21 октября из Болдина отец ласково спрашивал: «Что-то моя беззубая Пускина? уж эти мне зубы!»

30 октября, все еще из Болдина, – уже знакомый мотив: «Машу целую и прошу меня помнить».

И, наконец, последнее болдинское письмо 1833 г. (6 ноября): «Целую Машку, Сашку и тебя; благословляю тебя, Сашку и Машку; целую Машку и так далее, до семи раз».

Следующая семейная разлука выпала уже на весну – лето 1834 г., когда Наталья Николаевна с обоими детьми отправилась из Петербурга в Москву, Полотняный Завод и Ярополец навестить родных. 15 апреля жена и дети уехали, а 17-го Александр Сергеевич посылает письмо им вдогонку: «Что женка? каково ты едешь? что-то Сашка и Машка? Христос с вами! будьте живы и здоровы, и доезжайте скорее до Москвы».

19 апреля: «Что Машка? чай, куда рада, что может вволю воевать!». Это значит, что в Петербурге не давали шалить, а там, на свободе, позволяют.

На ту же тему 20 апреля: «… прошу не баловать ни Машку, ни Сашку». 28 апреля, узнав, что семейство благополучно добралось до Москвы: «Слава богу! ты приехала, ты и Маша здоровы».

18 мая (накануне двухлетия дочери): «Мой ангел! поздравляю тебя с Машиным рождением, целую тебя и ее».

3 июня: «… есть ли у Маши новые зубы? и каково перенесла она свои первые?»

Измученный денежными хлопотами, непреодолимыми трудностями с управлением имениями, Пушкин пишет жене 8 июня: «Вероятно, послушаюсь тебя и скоро откажусь от управления имения. Пускай они его коверкают как знают ‹…›, а мы Сашке и Машке постараемся оставить кусок хлеба». В какой-то мере так и получилось (все-таки много лет жена и дети получали доходы от изданий сочинений), но ценой жизни отца.

Летом 1834 г. Пушкин ждет не дождется, когда закончит в Петербурге неотложные дела и «сбежит» в Полотняный Завод к своим. 30 июня он пишет: «Машке скажи, чтоб она не капризничала, не то я приеду и худо ей будет». Наталья Николаевна настаивает на скорейшем его приезде. Он просит потерпеть, пока заработает побольше: «Хорошо, коли проживу я лет еще 25; а коли свернусь прежде десяти, так не знаю, что ты будешь делать и что скажет Машка, а в особенности Сашка». Иначе говоря, сын – наследник, а дочь когда-нибудь выйдет замуж и не будет нуждаться в отцовском достоянии. Однако жизнь повернулась так, что Марии Александровне пришлось самой о себе заботиться…

В конце июля следует еще одна отцовская сентенция: «Целую Машу и заочно смеюсь ее затеям. Она умная девчонка, но я от нее покамест ума не требую, а требую здоровья».

Больше века спустя правнучка Пушкина рассказывала В. Μ. Русакову про старшую дочь поэта: «она была видная, стройная, очень эффектная женщина, при этом была умна»… Сын писателя Загоскина вспоминал о 25-летней Маше: «умные, выразительные глаза и простота в обращении привлекали к ней молодежь»…

Осенью 1834 г., заехав в Болдино в надежде «расписаться» и осуществить ряд давних замыслов, как уже дважды с ним в этих краях было, Пушкин места себе не находит в тревоге за жену и детей, которых опять оставил одних. Около 25 сентября он пишет: «… прошу, мой друг, быть осторожной, не прыгать, не падать, не становиться на колени перед Машей (ни даже на молитве)».

14 июля 1835 г., радуясь появлению третьего ребенка – Григория, Пушкин, между прочим, пишет теще про свою старшую: «Маша просится на бал и говорит, что она танцевать уже выучилась у собачек. Видите, как у нас скоро спеют; того и гляди будет невеста»…

Μ. А. Пушкина стала невестой поздно – 28 лет она вышла замуж за офицера лейб-гвардии Конного полка Леонида Николаевича Гартунга. Детей у них не было. Служил Гартунг в Туле, где в окрестностях находилось его небольшое имение, потом в Москве дослужился до генеральского чина; занимался коннозаводством, снискав уважение на этом поприще. Но в 1877 г. его и Марию Александровну подстерегло ужасное несчастье – ложно и подло обвиненный в присвоении чужого наследства, Гартунг попал под суд, выслушал грубую обвинительную речь прокурора, не выдержал позора и застрелился тут же в зале суда, оставив записку: «Клянусь всемогущим богом, я не виновен». Московская общественность была возмущена исходом процесса. Похороны генерала Гартунга превратились в настоящую манифестацию. Все его дело сочувственно описано Ф. Μ. Достоевским в «Дневнике писателя» за 1877 год.

В 1868 г. дочь Пушкина познакомилась со Львом Николаевичем Толстым. Вот как это было по рассказу свояченицы Толстого Т. А. Кузминской. «Светский улей (на званом вечере в Туле. – В. К.) уже зажужжал, когда дверь из передней отворилась и вошла незнакомая дама в черном кружевном платье. Ее легкая походка несла ее довольно полную, но прямую и изящную фигуру.

Меня познакомили с ней. Лев Николаевич еще сидел за столом. Я видела, как он пристально разглядывал ее.

– Кто это? – спросил он, подходя ко мне.

– М-me Гартунг, дочь поэта Пушкина.[287]

– Да-а, – протянул он, – теперь я понимаю… Ты посмотри, какие у нее арабские волоски на затылке. Удивительно породистые.

Когда представили Льва Николаевича Марии Александровне, он сел за чайный стол около нее; разговора их я не знаю, но знаю, что она послужила ему типом Анны Карениной, не характером, а наружностью.

Он сам признавал это.

Когда мы приехали домой, нам было весело. Мы разбирали всех и все, и я шутя сказала ему:

– Ты знаешь, Соня непременно приревновала бы тебя к Гартунг.

– А ты бы Сашу (муж Кузминской. – В. К.) приревновала?

– Непременно.

– Ну так и Соня, – смеясь ответил он».

Так случилось, что и горькая судьба мужа Марии Александровны заинтересовала Толстого. Литературоведы считают, что самоубийство Феди Протасова прямо на суде восходит к его истории…

Вернемся теперь к 1830-м годам, когда был еще жив отец Маши. Осенью 1835 г. из Михайловского он «церемонно» обращается к старшей дочери: «целую ручку у Марьи Александровны и прошу ее быть моею заступницею у тебя» (14 сентября); интересуется ее детскими играми: «Что Машка, какова дружба ее с маленькой Музика? и каковы ее победы?» (29 сентября); скучает по ней: «Что ты про Машу ничего не пишешь? ведь я, хоть Сашка и любимец мой, а все люблю ее затеи».

Остается еще только одна «сюита» отцовских писем – из поездки в Москву в мае