Путь Инквизитора. Том третий. Божьим промыслом - Борис Вячеславович Конофальский

— Взяла, так оно старее того, в котором я приехала, — отвечает супруга. — Я, как узнала, что вы в Малене, так стала собираться, чтобы успеть в город до того, как ворота закроют. Торопилась.

Генерал уже начал смиряться с тем, что жена завтра на городском балу будет выглядеть ужасно. Что ж тут поделаешь, деньги-то уже потрачены. Да и времени ехать покупать новое платье уже нет.

Про себя, в душе́, генерал машет рукой.

«Ну и во славу Господа. Ей этот страх Божий нравится, и пусть. Не буду её разочаровывать. Вон как радуется. Ну а завтра на балу как-нибудь перетерплю».

— А вот смотрите, какое я нижнее купила, — жена уже сняла страшное платье и, разоблачившись перед мужем до естества, надела платье нижнее. И эта одежда была куда лучше верхней. Отличная ткань, расшитый узором подол, удачный покрой.

— Жаль, что на бал нельзя идти в этом, — говорит генерал с сожалением.

— Вам нравится, да? — жена кидается к нему и обнимает. Она так рада, что у него нет сил сказать ей правду об этом её новом платье. А она уже из какого-то мешочка достаёт чулки, их две пары, пара шёлковых чёрных и пара светлых, почти белых. — А вот смотрите, что я ещё купила.

А потом она ещё что-то показывала ему: и туфельки бальные, и башмачки, и берет, и лёгкую фату с замысловатой шапочкой, и ленты, и платки, и перчатки.

Он удивляется тому, как много она всего купила. И тут одна мысль приходит барону в голову:

— Сердце моё, а сколько же вы за сегодня потратили?

— Ох, — она садится на кровать напротив него, подбирает подол и начинает надевать чёрные чулки, а служанка ей помогает. — Даже и не знаю, я и не считала серебра…

Её ножки в чёрном шёлке выглядят более стройными, и она говорит служанке:

— Туфли подай.

И пока служанка надевает ей на ноги туфли, барон опять её спрашивает:

— Так сколько вы сегодня потратили, душа моя?

— Ой, говорю же вам, я и не считала, — отвечает баронесса, пританцовывая на паркете, выделывая всякие па, словно готовилась к завтрашним танцам. — Что-то у меня было, а что-то я у Ёгана взяла перед дорогой.

Но всё это не кажется барону убедительным.

— Взяли у Ёгана? И сколько же он вам дал?

— Я уже и не помню, он вам сам скажет, — она не хочет об этом говорить, женщина счастлива, ей сейчас не до этих глупостей.

— А у госпожи Кёршнер вы деньги сегодня просили?

— Ничего я у неё не просила, — сразу, и теперь уже серьёзно, заявляет Элеонора Августа и добавляет: — но, кажется, она за меня где-то что-то доплачивала.

Новые долги. Генерал вздыхает; в общем-то, он так и предполагал.

Ругать он её не стал, последние несколько лет стройка выжимала из него всё серебро, которое он только мог добыть, а те деньги, что перепадали семье, баронесса в первую очередь тратила на сыновей. Пусть хоть теперь немного порадуется. Всё равно сотня или две талеров для него мало что решали.

А после ужина она долго не приходила в спальню, они с Кларой уединились на женской стороне дома, так как приехал портной Кёршнеров, и теперь он занимался платьем баронессы.

«Господь всемилостивый, пусть у него хоть что-нибудь получится».

⠀⠀

*⠀ *⠀ *

⠀⠀

А портной Кёршнеров оказался кудесником и за ночь сотворил чудо. Он, при помощи иголок и ниток, умело превратил баронессу из безвкусной и неказистой в просто провинциальную, только лишь подогнав наряд по её фигуре. Теперь и цвет платья уже не казался Волкову ужасным. И чёрные кружева на нём не выглядели дешёвыми. Даже берет и перчатки… Ну, вроде… подходили к этому её наряду. Сама же Элеонора Августа фон Мален госпожа фон Эшбахт баронесса фон Рабенбург просто цвела от счастья. Женщина не отходила от мужа, вертелась перед ним и уже полдюжины раз спросила у него что-то типа:

— Дорогой супруг, а носят ли такое при дворе? — или: — Ну и как вам я в этом наряде? А чёрные кружева не слишком ли?

И он её как мог успокаивал, дескать, кто-то да и носит такое при дворе, и что это платье безусловно её стройнит, и цвет у него хорош, и что многие носят чёрные кружева при дворе.

Она была не в силах расстаться со своим платьем и даже к завтраку вышла в новом своём наряде.

«Пусть тешится… Лишь бы только не заляпала его до бала, она же такая неловкая».

А потом женщины, Элеонора Августа и Клара, позвали своих служанок и стали собираться на бал, а мужчины, уже одетые, уселись в гостиной и попивали разбавленное вино, чтобы скоротать время; там же дети, очаровательная, как ангел, Урсула Вильгельмина и младший сын барона Хайнц Альберт, играли с красивым щенком, скармливая тому кусочки сыров и вяленых окороков из тарелки с закусками.

— Хайнц, — замечал отец, — не давайте ему много сыра.

— Батюшка, но отчего же? Он же голоден, — замечал мальчик. — Смотрите, как он жадно ест.

— Он не голоден, — отвечал барон — и тут же польстил хозяину дворца и родственнику: — в доме господина Кёршнера не бывает голодных, а щенок ваш просто обжора и любитель лакомств. И если вы его перекормите сыром, то у него разболится живот, — он сделал паузу, — и это закончится печально…

— Он умрёт? — ужаснулся Хайнц Альберт.

— Нет! Не умрёт! — крикнула Урсула Вильгельмина, хватая собачку в охапку и прижимая её к себе. — Он просто перепачкает ковры! Немножко!

Мужчины засмеялись. И тут как раз в дверях появилась нянька детей барона, а из-за её подола выглядывал его старший сын.

— Что вам угодно, барон? — сухо и даже холодно спросил отец у ребёнка. — Кто дозволил вам покинуть ваши покои?

— Мне позволила матушка, — выходя из-за няньки, отвечает суровому отцу Карл Георг.

— Да? И зачем же вы сюда пришли? — всё так же холодно интересуется генерал.

— Я пришёл сюда просить у вас прощения, — объясняет мальчишка. — Я дурно себя вёл. И за то прошу меня простить.

— Нет-нет, — барон покачал головой. — Вы не просто дурно себя вели, вы были дерзки. И дерзость — это не просто шалость! Вы набрались смелости перечить мне.

— Так вы меня не прощаете? — воскликнул мальчик с немалым удивлением, он явно к отказу отца был не готов.

— Я не привык отменять принятых решений, — назидательно замечает генерал. — Вы останетесь в своих покоях до завтра. До отъезда.