Социальное евангелие в России. Православное пастырское движение в условиях голода, войны и революции - Дэниел Скарборо

представления в Святейший синод инспектор, ректор и другие члены педагогического собрания семинарии приводили многочисленные доводы в защиту студента. Они цитировали синодальный указ 1881 года, призывавший к предельной осторожности и осмотрительности перед исключением студента «в виду тех тяжелых последствий, коим за порогом школы подвергались воспитанники, исключенные из семинарии с дурной отметкой поведения». Собрание никак не высказалось в пользу исключения студента. Выстроив аргументы в его защиту, они обратили внимание на изгнание Дружинина[317]. Порывистость молодых людей из духовного сословия часто приводила к трагическим последствиям для них и их семей, особенно когда политические аспекты их поведения лишали их правовой и иной защиты в рамках духовной сферы. Однако в некоторых случаях юношеские протесты семинаристов выражали политические чаяния духовенства в целом.

Если приходские священники играли ведущую роль в реакции церкви на бедствия войны, революции и голода, то их сыновья приняли участие в широкомасштабном социальном протесте 1905 года. В октябре и ноябре того же года студенты семинарий по всей империи начали всеобщий бойкот занятий. Все семинарии были закрыты до января 1906 года. Эта забастовка была одновременно частью революции 1905 года и продолжением десятилетий семинарского инакомыслия. Беспорядки возникли из‑за убожества и зачастую жестокости церковной школьной системы. К концу XIX века это оформилось в движение против ограничений, наложенных Синодом на семинарии, в частности запрета выпускникам семинарии поступать в светские университеты, а также запрета представителям других сословий поступать в семинарии. Радикальная политическая идеология вдохновляла многих семинаристов, некоторые из них стали разделять материалистическую философию и вообще выступать против церкви. Семинаристы были особенно активны в народническом движении 1870‑х и 1880‑х годов[318]. Однако протесты семинаристов также отражали приоритеты семинарского сообщества в целом и иногда получали поддержку со стороны духовенства и преподавателей. Забастовка 1905 года предоставила более широкому священническому сообществу возможность потребовать большей автономии духовных школ и поддерживающих их ассоциаций, а также права членства и там, и там. Последовавшие за этим реформы ослабили сословные границы, в которых жило священническое сообщество, и способствовали новому пониманию пастырской деятельности как добровольной и инклюзивной.

Эта глава начинается с рассмотрения семинарии как учреждения, находящегося в центре сообщества священнослужителей. Семинария была фокусом той сети духовенства, коллективные усилия которой формировали пастырскую работу так же глубоко, как и образование, для поддержки которого эта сеть существовала. Такие сети Москвы и Твери поддерживали две крупнейшие семинарии России. В 1905/06 учебном году в Московской и Тверской семинариях обучалось соответственно 593 и 625 студентов, что делало Тверскую семинарию крупнейшей в империи. Московская епархия также поддерживала Вифанскую семинарию, в которой обучалось 282 человека[319]. Эти школы располагались недалеко от центра семинарской сети протеста – Московской духовной академии, где проходил третий общеимперский съезд семинарского союза. В этой главе рассматривается конкретная политика эпохи «контрреформ», которая породила недовольство со стороны семинаристского движения. Затем дается обзор семинарского протеста как общеимперского явления, от его истоков до формирования организованного движения. Далее указывается на точки согласия между протестующими семинаристами и священническим сообществом, а также обозначаются результаты их временного сближения в 1905 году. Наконец, в этой главе рассматривается влияние радикальной идеологии на семинарский протест, включая отчуждение этого движения от более широкой семинарской и священнической среды в силу практики терроризма.

Сословие и образование

Обеспечение семинарского образования для своих часто многочисленных сыновей составляло первоочередную финансовую задачу для большинства приходских священнослужителей, поскольку без этого образования потомки священнослужителей не могли надеяться ни на рукоположение, ни на светскую работу, кроме сельскохозяйственной. В своей автобиографии митрополит Евлогий описал унизительный опыт своего отца, приходского священника, когда тот влез в долги перед местным кулаком, то есть богатым крестьянином, чтобы отправить сына в семинарию в 1877 году[320]. Начиная с царствования Петра I режим субсидировал семинарии, чтобы поднять общий уровень образования православных пастырей. Тем не менее, поскольку государственной поддержки никогда не было достаточно для удовлетворения всех потребностей семинарии, духовенство каждой епархии было вынуждено объединять свои скудные ресурсы, чтобы компенсировать нехватку финансирования и обеспечить будущее своим детям. Архивные материалы Москвы и Твери раскрывают разнообразие потребностей, на удовлетворение которых были направлены эти объединенные ресурсы. В их число входило финансирование «параллельных отделений» семинарских классов, не предусмотренное государственным бюджетом, но необходимое вследствие роста числа студентов. На эти средства обеспечивалось проживание и питание студентов, чьи семьи не могли себе этого позволить, выплачивалось жалованье медицинскому персоналу семинарской больницы, приобретались книги для семинарской библиотеки[321]. В докладе императору обер-прокурор подсчитал, что из 260 и 164 рублей, израсходованных на каждого семинариста в своих епархиях в 1907 году, московское и тверское духовенство платило соответственно 52 и 26 рублей[322]. Приходское духовенство обеспечивало все финансирование духовных училищ, готовивших детей к семинарии. Чтобы сохранить эти объединенные ресурсы для церкви, в 1826 году Святейший синод ограничил прием в семинарии мальчиков из семей, не принадлежащих к духовному сословию[323]. Этот акт ознаменовал юридическое превращение духовенства в отдельное наследственное сословие, что усугубляло часто критикуемую «кастовую замкнутость» духовенства, его отделенность от остального общества[324]. Однако эти юридические границы были проницаемыми и подвержены колебаниям. Более значимое влияние на идентичность священнослужителей, чем их сословная принадлежность, оказывала семинария и поддерживавшая ее культура взаимопомощи.

Семинария сама по себе была обществом взаимопомощи. С 1884 года учителя семинарии получали 700 рублей в год за проведение двенадцати уроков в неделю в течение первых пяти лет службы, после чего получали 900 рублей в год[325]. Статья в «Православном обозрении» о материальном положении преподавателей семинарий и духовных училищ в 1885 году оценивала стоимость их жизни в губернских центрах значительно выше, чем могла обеспечить эта зарплата, – «не менее 1460 рублей в год»[326]. Учителя зависели от надбавок к зарплате, полученных за счет благотворительных взносов как формы социальной поддержки, и эти премии часто перераспределялись в случаях большой необходимости. Так, в ноябре 1908 года Московский педагогический комитет постановил выдать часть годовой премии в размере 239 рублей бывшему учителю для облегчения его бедности и хронической болезни, то есть в конце года вместо четырех надбавок будет выдано три[327]. Такие гранты также предоставлялись сотрудникам семинарии, например школьному фельдшеру, и семьям умерших учителей, и все это в случаях крайней необходимости и за счет премий преподавателям[328]. Эта культура взаимопомощи не ограничивалась «клерикальной кастой». Часть профессорско-преподавательского состава, обычно преподаватели естественных наук и математики, а также другие сотрудники семинарии не были выходцами из духовного сословия[329].