Возвращение Безумного Бога 14 - Кирилл Геннадьевич Теслёнок

Щупальце над нами ринулось вниз. Падение горы из чистой агонии, чтобы раздавить, поглотить, растворить. Карнакс встретил его ударом своих мечей. Рассвет и Закат столкнулись с массой душ с оглушительным ревом. Белый огонь и черная пустота вгрызлись в щупальце, оставляя глубокие, светящиеся раны. Из которых, казалось, вырывались беззвучные крики новых тысяч душ, попавших под раздачу.

Щупальце взвыло (если этот ментальный вопль боли и ярости можно было назвать воем) и отпрянуло. Но тут же, игнорируя зияющие раны, которые начали медленно затягиваться мутной серой пленкой, снова начало опускаться.

А я… я смотрел на Пугливку. Она стояла рядом, неподвижно, ее тело била мелкая дрожь, как осиновый лист на ледяном ветру. Ее хрупкая фигурка казалась такой беззащитной перед этим колоссом страдания. Ярость, которая помогла ей справиться с призраками, оказалась бесполезна перед лицом этого вселенского кошмара.

Она смотрела на щупальце широко раскрытыми голубыми глазами, и я видел в их глубине отражение мириадов страдающих, искаженных лиц. Она тонула в этом океане чужой боли, захлебывалась ею.

— Пугливка, — я положил ей руку на плечо, стараясь говорить как можно спокойнее, вливая в голос уверенность, которой, признаться, и сам не до конца обладал, — Посмотри на меня. Не на них. На меня. Ты слышишь их? Чувствуешь их боль?

Она судорожно кивнула, не в силах оторвать взгляда от медленно опускающегося щупальца, не в силах вымолвить ни слова. Ее губы дрожали, а по щекам катились слезы.

— Ты — часть Лилии, богини природы, — продолжал я так же ровно, стараясь зацепить ту часть ее сознания, что помнила о лесе, о жизни, о гармонии, — Помнишь, о чем мы говорили? Природа — это не только цветочки и бабочки. Это и круговорот жизни и смерти. Это и покой земли, куда уходят все, чтобы обрести отдых. Это и тихое понимание, которое приходит после самой страшной бури. Ты можешь их понять. Ты можешь достучаться до них. Не до Сущности целиком — она слишком велика, слишком хаотична, как океан в шторм. Но до отдельных душ внутри нее. До тех, кто еще не окончательно потерял себя в этом кошмаре, кто еще помнит, что такое покой. Попробуй. Не бойся их боли. Не впитывай ее. Используй ее как ключ. Покажи им то, чего они так жаждут, но ищут не там. Я рядом. Я прикрою тебя.

Я видел отчаянную борьбу в ее глазах. Ужас боролся с состраданием, желание спрятаться, свернуться калачиком и исчезнуть — с внезапно проснувшимся чувством долга. А потом она глубоко вздохнула. Вытерла слезы рукавом своего белого, уже изрядно испачканного платья. И медленно, очень медленно подняла голову.

— Я… я попробую, — прошептала она, и в ее голосе, несмотря на дрожь, прозвучала новая решимость.

Она закрыла глаза. Ее тело напряглось, белые волчьи ушки встали торчком, улавливая не звуки, а тончайшие вибрации чужих эмоций, как сверхчувствительные локаторы. Она не пыталась призвать лианы или использовать когти, которые так эффективно рвали призраков. Вместо этого она… сосредоточилась.

Я почувствовал, как от нее исходит слабая, почти неосязаемая, но невероятно чистая волна эмпатии. Она не формировала слова или приказы — это было бы бесполезно против такого хаоса. Она транслировала образы, ощущения. Я видел их краем своего сознания: тихий покой зеленого леса после теплого летнего дождя, влажная земля под ногами, запах прелой листвы и грибов, мягкий шелест вековых деревьев над головой, теплое солнце на поляне, усыпанной полевыми цветами, беззаботное журчание прозрачного ручья, омывающего гладкие камни, глубокая, безмятежная тишина спящего в своей уютной берлоге зверя, чувство крепких корней, уходящих глубоко в прохладную, темную, питающую землю… Тишина. Покой. Гармония. Умиротворение. Все то, что было полной, абсолютной противоположностью этому бурлящему котлу страданий.

Реакция Сверхсущности была… неоднозначной. Щупальце над нами замерло, не долетев до нас каких-то пары метров. Ментальный вой не стих, но его тональность изменилась. Исчезла звенящая нота чистой агонии, вместо нее появились новые оттенки — глухое удивление, растерянность, даже что-то похожее на… детскую тоску? Или на смутное узнавание чего-то давно забытого? Миллионы лиц в щупальце начали менять выражение. Некоторые исказились еще сильнее, в конвульсиях отвращения и злобы. Словно им насильно показывали то, что они ненавидели больше всего.

Но другие… другие, казалось, вслушивались. Их гримасы вечного страдания на мгновение сменились чем-то иным — почти человеческим удивлением, проблеском далекого, почти стертого воспоминания о зеленой траве под ногами или синем небе над головой. Слабой, почти угасшей, но все же различимой искоркой надежды. Щупальце, сотканное из агонии, начало слегка пульсировать в ритме образов, транслируемых Пугливкой. Словно огромный, больной, обезумевший организм пытался неуклюже настроиться на незнакомую, но почему-то приятную, убаюкивающую мелодию.

— Получается! — выдохнула Пугливка, не открывая глаз. Ее лицо побледнело еще сильнее, лоб покрылся крупными каплями испарины. Я видел, как чужая боль волнами захлестывает ее хрупкий разум, как она балансирует на тонкой грани, рискуя утонуть в этом бездонном океане чужих страданий, — Их так много… они так страдают… Это… это невыносимо… Я чувствую… каждого…

— Держись! — я положил руку ей на голову, укрепляя щит из своей энергии, смешанной с контролируемой Бездной, — Фильтруй! Не впускай все подряд! Ты — маяк, а не губка! Ты показываешь им путь к берегу, а не тонешь вместе с ними! Помни это! Сосредоточься на свете, на покое, не на их боли!

Пугливка, стиснув зубы и вцепившись в мою ментальную поддержку, как утопающий в спасательный круг, продолжала свою тихую, но невероятно важную работу.

Мой разум, усиленный Бездной, погрузился в анализ структуры щупальца, пытаясь разглядеть систему в этом хаосе. На первый взгляд — бесформенное месиво душ, суп из страданий. Но при более глубоком сканировании… нет. Хаос был не абсолютным. Были узлы, сгустки более плотной энергии, как тромбы в больных сосудах мироздания. Я почувствовал присутствие невероятно сильных воль, погребенных под тысячелетиями страданий, но не сломленных окончательно, как стальные балки в руинах рухнувшего здания. Вот блеск имперского орла, холодная сталь несгибаемой властной воли… Отец Александра V?

А вот — обжигающая ярость древнего мага огня, чье имя стерлось из истории, но чья сила все еще горела под пеплом веков. Вот — горькое, безысходное отчаяние забытого героя, проигравшего свою последнюю битву. Вот — хитрая, изворотливая энергия какого-то божества интриг и обмана из соседнего пантеона,