Суннитско-шиитские противоречия в контексте геополитики региона Ближнего Востока (1979–2016) - Александр Андреевич Кузнецов

время любые реформы провоцируют раскол в социуме. Для того чтобы объединить разнородные силы в саудовском обществе, необходимо выбрать образ внешнего врага, который сплотил бы всех саудитов вокруг королевского престола. На роль такого врага и был выбран Иран. В этом смысле принц Мухаммед бен Сальман поступает согласно рекомендациям немецкого философа и политолога Карла Шмитта, постулировавшего первичность образа врага при выборе политической ориентации. В своей работе 1932 г. К. Шмитт писал: «Специфически политическое различение, к которому можно свести политические действия и мотивы – это различение друга и врага»[174].

Новый наступательный и даже в чем-то агрессивный курс КСА выразился прежде всего в запуске КСА военной операции «Буря решимости» (Асифату ль’хазм) в Йемене в марте 2015 г. До этого КСА никогда не предпринимала прямых военных интервенций за пределами королевства. Политические круги саудовского государства предпочитали вести вооруженные конфликты силами своих союзников или клиентов (proxy wars), как это было в период антисоветского джихада в Афганистане или в период гражданской войны в Сирии.

Одновременно Эр-Рияд сделал попытку создания антииранской коалиции из числа суннитских государств Ближнего Востока, которую политологи назвали «арабским НАТО». В связи с этим планировалось организовать совместные силы быстрого реагирования под эгидой Лиги арабских государств (ЛАГ) для противодействия как международному терроризму (ИГ, «Аль-Каида»), так и Ирану. Российский политолог Ю. Б. Щегловин писал по этому поводу: «Заметим, что проекты по созданию некоего аналога “ближневосточного НАТО”, который по своим размерам должен, по исходному замыслу, значительно превосходить силы быстрого развертывания Североатлантического альянса, натолкнулись на массу проблем. Это несколько сбило первоначальный победный настрой в Эр-Рияде, что, собственно, было по большому счету предсказуемо. В конце апреля 2015 г. члены ЛАГ должны были на встрече в Каире окончательно определить все контуры и технические аспекты будущего альянса, но этого не произошло»[175].

Первоначально планировалось, что численность сил быстрого реагирования будет составлять около 40 тысяч военнослужащих из АРЕ, КСА и Марокко, которые первоначально планировалось разместить в Египте. При этом сухопутные части должны были составлять 34–35 тысяч, ВВС – 5001000 военнослужащих, ВМС – от трех до пяти тысяч человек. Верховное командование должен был представлять исключительно саудовский генералитет. Сухопутные силы должны были делиться на три сегмента: силы специальных операций, силы быстрого реагирования и контингент по проведению спасательных операций и эвакуаций. Контингенты из Судана, Иордании и других стран Персидского залива должны были войти в состав нового альянса в случае необходимости. «Ближневосточное НАТО» должно было, по идее, быстро и гибко реагировать на возникающие угрозы[176]. Причиной планов по созданию ближневосточного НАТО является военная слабость Саудовской Аравии.

Несмотря на значительные поставки американских вооружений, боеспособность саудовских вооруженных сил оставляет желать лучшего, поэтому Эр-Рияд пытается интегрировать в свои военные структуры суннитские государства Ближнего и Среднего Востока. Наиболее сильными вооруженными силами среди них располагают Египет и Пакистан. При этом политическая история последнего пятилетия показала, что данные государства не спешат присоединяться к антииранской военно-политической линии Эр-Рияда. Пакистанско-иранские отношения начиная с 2010 г. подверглись серьезному улучшению. Сотрудничество двух государств развивается в различных сферах, прежде всего в сфере безопасности и противодействия терроризму. Немаловажную роль играет и экономика, в частности строительство газопровода из Ирана в Пакистан, а также участие обоих государств в китайской программе «Один пояс. Один путь» с многомиллиардным финансовым наполнением. В этих условиях Пакистан отказывается от участия в антииранских проектах Эр-Рияда и в саудовской военной операции в Йемене. Что касается Египта, зависимого от КСА в финансовом отношении, то каирские власти согласились принять участие в военной операции в Йемене, но по своим геополитическим соображениям. Для египетского руководства важно закрепить гегемонию АРЕ в регионе Красного моря и обеспечить безопасность судоходства в Баб-эль-Мандебском проливе, а не противодействовать внешнеполитическим планам Ирана, которые в Каире не считают серьезной угрозой. Если говорить о таких влиятельных суннитских государствах региона, как Катар и Турция, то они не только не были интегрированы в саудовский блок, но со временем перешли во враждебный Эр-Рияду лагерь.

При анализе внешнеполитических планов Эр-Рияда обращает на себя внимание, что объединение арабских ближневосточных государств вокруг Саудовской Аравии планируется осуществить не на исламской основе (так как Иран сам активно использует исламскую риторику в своей внешней политике), а на основе арабского, а если еще точнее, арабского суннитского национализма.

При этом иранские лидеры и высокопоставленные дипломаты не раз подчеркивали, что не ставят своей целью уничтожение Саудовской Аравии или ее полное вытеснение из региона, отмечая, что готовы обсуждать с ней раздел сфер влияния. Интересный анализ противостояния ИРИ и КСА дается в статье Сайеда Хосейна Мусавияна «Саудовская Аравия является новой угрозой национальной безопасности Ирана», опубликованной в американской газете Huffington Post[177]. Автор статьи является иранским карьерным дипломатом, занимавшим высокие посты и причастным к принятию важных внешнеполитических решений. В частности, в 1997–2005 гг. он был руководителем комитета по внешней политике Высшего совета национальной безопасности Ирана (ВСНБ). Таким образом, Мусавиян, входивший в команду тогдашнего президента ИРИ Мохаммеда Хатами, является приверженцем реформистской фракции, а вовсе не ястребом или радикальным исламским фундаменталистом. В начале своей статьи автор цитирует высокопоставленного европейского дипломата, который в разговоре с ним посетовал на то, что «отношения между Ираном и Саудовской Аравией настолько ухудшились, что обе страны находятся на пороге большой войны». Мусавиян подтверждает этот факт. По его словам, военно-политические процессы, развивающиеся в последние годы в регионе, привели к тому, что КСА стала рассматриваться в качестве одной из главных угроз национальной безопасности Ирана. Еще 10 лет назад ситуация, по его мнению, была другой. В качестве внешних угроз своей безопасности Тегеран рассматривал США, Израиль и экстремистские суннитские группировки, такие как «Аль-Каида» и «Талибан», но не Саудовскую Аравию. Агрессивные намерения Эр-Рияда, по мнению иранского дипломата, подтверждаются следующими политическим шагами КСА. Во-первых, беспрецедентными попытками саудовского руководства наладить отношения с Израилем. Во-вторых, стремлением придать антииранскую направленность деятельности таких нейтральных до последнего времени организаций, как Лига арабских государств и Совет сотрудничества арабских государств Персидского залива. В-третьих, тем, что руководство КСА стремится сорвать или затруднить все попытки Ирана нормализовать отношения с Западом и прежде всего с США. В-четвертых, стремлением создать антииранскую суннитскую коалицию с подключением Египта и Турции. В-пятых, открытой поддержкой антиправительственной террористической организации «Моджахеддин-э-хальк». В-шестых, провоцированием антиправительственных выступлений среди суннитского населения Ирана. В-седьмых, попытками Эр-Рияда изолировать и ослабить движение «Хизбалла» в Ливане.

По мнению иранского дипломата, нынешний кризис на Арабском Востоке вызван глубокими внутренними причинами и имеет социальную природу. Вызвавшими его факторами являются масштабная безработица, беспрецедентная коррупция и неэффективное управление, практикуемое диктаторскими