Суси-нуар 1.Х. Занимательное муракамиЕдение от «Слушай песню ветра» до «Хроник Заводной Птицы» - Дмитрий Викторович Коваленин

– Погоди. Слабость чего конкретно?

– А всего. Слабость морали. Слабость сознания. Слабость человека из самого факта его существования…

– Тогда получается, что сильных людей вообще не бывает!

– Опять ты обобщаешь! Конечно, у всех есть свои слабые стороны. Но Настоящая Слабость, так же как и настоящая сила, встречается крайне редко. Всепожирающая Слабость, от которой душа утопает в беспросветном мраке – такая слабость тебе неведома. Но она встречается у других людей. Люди-то разные. Всех под одну гребёнку не пострижешь…

– Люди разные, – говорит Крыса. – Есть сильные, есть слабые. Сильные давят слабых, везде дискриминация, все богатые – говнюки. Посмотри сам – этот мир слишком прогнил в своей аморальности, он слишком несовершенен. Это Город-Урод, который лакомится душами невинных тварей. Бежим отсюда к чёртовой матери, я знаю куда и как. Вон, в Австралию сто пять очков набираешь легко, всех делов-то – бумажки заполнить… Чего тут думать? Ты же сам знаешь, тебе здесь не место. Что тебя держит? Баба? А что ещё?

– Ты можешь понять, что такое долг? – говорю я. – Не могу же я бросить мир, который создал, и людей, которых породил, даже не спрашивая их согласия! Прости меня, если можешь… Но я правда должен остаться. Здесь тоже мой мир. Эта Стена окружает меня самого, эта Река течёт у меня внутри, а дым валит оттого, что я сжигаю себя – сам, своими руками…

Занятно устроено японское слово «человек». Звучит оно так: «НИНГЭ́Н» – и состоит из двух иероглифов: НИН (знак человека) и ГЭН (между). «Меж людей», в общем. А иначе и не человек вовсе, а только буквица от него. Ноль без палочки, свечка без фитиля. Баба без мужика и тень без хозяина.

Но из чего состоит это «между»? Да это же МА, ключевое понятие эстетики ваби! Тот самый знак, в котором слились воедино понятия Времени и Пространства. Состоящий из двух элементов: Солнце в Воротах[83]. Утро нового дня. Начало и конец цикла.

Пространственно-временные отношения представлены двумя иероглифами («солнце» и «ворота»), которые в японской культуре слились. Пространство и время слились друг с другом, потому что если представить, что мы движемся со скоростью света, то временная ось (вектор) начинает искривляться. Если отталкиваться от Бахтина, японское «ма» можно назвать хронотопом, то есть в одно слово входит понятие временного и пространственного, это особое восприятие пространства и времени[84].

Любопытно, что схожее отношение к Хаосу можно найти и у древних славян. Так, день Ивана Купалы (27 июня) – не что иное, как праздник летнего солнцестояния, то есть явления людям бога Солнца. При всей широте толкований многие историки сходятся в том, что это божество именовалось Сварог («небесный огонь»), а у восточных славян – Ситоврат, или Солнцеворот – что, вполне возможно, также трактовалось и как «врата Солнца».

Так вот, мне кажется, все книги Мураками – о пути человека вперёд к началу своего цикла. Обратно к людям, и через это – к себе самому. О пути, который так трудно даётся, когда начинаешь отвечать за то, что творишь в жизнях людей вокруг. А не творить нельзя. Без этого никогда не найдёшь своё «кокоро», ибо это и есть жизнь, которая не кончается, ведь твоя личная смерть – «всего лишь составная часть общей жизни».

Басё на склоне Фудзи писал: «В конце концов, просидев в горной хижине около года, я понял: в самом одиночестве нет ничего интересного. Нести своё одиночество в повседневность – вот настоящее искусство».

А герой-конвертор на причале Харуми, положив руки на руль, познаёт совершенство этого мира, приняв его несовершенство:

Я подумал о дожде. Дождь в моей памяти то ли идёт, то ли нет. Но дождь, что падает с неба, всегда достигает земли. И приходит ко всем и каждому – к улиткам, оградам, коровам… Настоящий дождь не остановить никому. И никому не избежать его. Дождь всегда раздаёт всем по справедливости.

В последний день уходящей жизни он признавался миру в любви. И, наверное, чувствовал себя счастливым, вспоминая всех, кого хотел бы осчастливить сам. И хлынул дождь, который не остановить никому. Свой, личный дождь – как и всё в его мире. Дождь, который всегда раздаёт всем по справедливости, и который не кончится никогда… А кто не верит – тот и слаб. Слабостью Крысы, который только и делает, что подыхает в каждом романе. А всё потому, что в «кокоро» не верит, дурак. В то, что связывает ум с человеческой теплотой. Полушария мозга, мужа и жену, человека и дело, писателя и книгу, тот мир и этот. Тебя – и твою тень от Солнца, встающего в воротах Храма.

* * *

– Прекратите ваше метафизическое словоблудие! – закричали на меня из актового зала в одном из очень культурных заведений нашей необъятной родины. – Так он умирает или не умирает?! Что нам думать-то?

– Ну хорошо, – вздохнул я. – Думайте так: если вам кажется, что вы почувствовали «кокоро» этой книги, то для вас он не умирает.

– Иначе писать книги нет никакого смысла, – эхом отозвался в моей голове Дерек Хартфильд.

– А главное – верить… – устало выдохнул Сталкер, прислонившись к мёртвой сосне.

* * *

Всё дело в том, что Крыса должен каждый раз умирать – и рождаться в новой истории. Он обречён на этот замкнутый круг до тех пор, пока ты, его герой, не вырастешь окончательно. Для этого он и существует; он – твоя молодость в каждой отдельной книге. Так сказать, «по Крысе на роман»… Для окончательного же выяснения отношений с призраком твоей молодости к тебе «приставлен» Человек-Овца. Который в очередной раз соединит тебя с твоим прошлым. И если ты наконец победишь себя, покончит с собой, как в «Дэнсе». Твой Крыса внутри тебя отчаянно сопротивляется любому твоему взрослению, но однажды – и ты знаешь это – всё равно будет вынужден отступить. Да, Питеру Пэну некуда приземляться, вдруг поймёт он. И Кэрроллу не попасть в Wonderland. И он наконец согласится с этим. И опять умрёт.

Схему выживания см. выше.

* * *

– Думаю, ты не очень хотел бы встретить на этой тропе жаббервога! – сказал старик и смачно захохотал.

– Пожалуй… – поддакнул я. Жаббервоги, бандерлоги, что угодно. Встречаться в кромешной тьме с тем, чьего вида не