Суси-нуар 1.Х. Занимательное муракамиЕдение от «Слушай песню ветра» до «Хроник Заводной Птицы» - Дмитрий Викторович Коваленин

По-японски это страшное слово, которого не бывает, произносится «ямикуро». Иероглифический перевёртыш от любимого словечка писателя, «кураями» – мрак, чернота. Именно так назывались подземные упыри в «Стране Чудес», что-то вроде рыб-мутантов, хотя описаний их облика нет. Только однажды мы слышим, как шлёпают по мокрой скале их мерзкие плавники, да симпатичная толстушка рассказывает, как они обгладывают людей своими зубами-свёрлами до последней косточки. Больше об их внешности мы не встречаем ни слова[85]. В их названии автор просто намешивает черноты: неизвестность всегда страшнее.

Как только я ни пытался их обозвать! Чуть мозги не сломал. «Черногрызы», «мракоглоты», «тьмутараки» какие-то… В общем, не страшные совсем. Долго думал, но поскольку это слово-перевёртыш, из головы всё никак не выходила «Алиса» с её снарками-змеякулами. Вот и в названии – «Страна Чудес», и в дырку герой под землю провалился вслед за «розовым кроликом». Похоже, нужно эту же линию выдерживать, но ненавязчиво – чтобы и страшно было, и как можно непонятнее. «Бармаглот»? Слишком комично и узнаваемо. А вот его оригинальное имя, Jabberwocky — похоже, на русском в самый раз. Само это «жаббер» очень подходит – и рыбное, и противное. Хотя, конечно, у автора бы спросить. А ну как «Алиса» здесь ни при чём? Жаль, было бы красиво…

И вот, переведя уже половину романа, я получил возможность слетать в Токио. В 2002 году, когда игнорировать «интервенцию» Мураками в Россию стало уже невозможно, у посольства Японии в Москве появилась идея – послать меня к нему на интервью. Японский МИД пообещал оплатить поездку, я с радостью связался с конторой писателя по электронной почте, получил визу, собрался, приехал, взял интервью[86]. И уже обуваясь в прихожей, вспомнил:

– Мураками-сан, а сочиняя слово «ямикуро», вы думали о Jabberwocky? Стоит ли это слово переводить так, чтобы читатель невольно вспоминал «Зазеркалье»?

Автор наморщил лоб и уставился в пол секунд на пять, вспоминая. А затем вдруг хитро улыбнулся:

– Специально, по-моему, не думал, но… мне нравится ваша идея. Давайте!

Попрощавшись, я вышел из его конторы, сел на лавочку рядом, закурил и попытался сообразить, в чью реальность меня занесло.

Что же получается? Только что на моих глазах японский писатель добавил яркий англоязычный штрих к русской версии своего романа семнадцатилетней давности. При этом – даже не зная русского. Всего лишь потому, что ему «понравилась чья-то идея». И чья? Его же переводчика.

М-да. Учила мама – сиди за партой тихо и не подсказывай…

Докуриваю. Знойный Токио конца лета. Вечер пятницы, конец рабочей недели. Прямо сейчас миллионы галдящих людей заполняют улицы огромного мегаполиса, с чувством большой ответственности намереваясь из последних сил отдохнуть. Но здесь, в переулке за музеем Нэ́дзу, до странного тихо. Лишь платаны шелестят столетними кронами в рощице за спиной, да колокольчик монаха звенит на маленьком кладбище при буддийском храме напротив.

«Что происходит?» – слышу я голос Кики. И тут меня осеняет.

А ведь он просто ещё раз пожал на том свете руку Льюису Кэрроллу.

* * *

Лариса, Россия:

Сюжеты ваших произведений основаны на личном опыте? Или всё это плод вашего воображения?

Харуки Мураками:

В девяноста случаях из ста – это то, чего я в действительности сам не испытывал. Моя собственная жизнь – довольно скучная и спокойная вещь.

Но, я думаю, работа писателя и заключается в том, чтобы из мелкой повседневной жизни извлекать большую, глубокую драму. Выбирать из будничных вещей суть – и перемещать её в нечто особенное, в более яркую по цвету иллюзию.

Ещё я страстно прислушиваюсь к рассказам других людей. Люблю следить за происходящим вокруг меня. Одна из задач писателя – научиться наблюдать за людьми, не давая им оценки. И, комбинируя эти наблюдения, создавать свои истории[87].

* * *

– Да, а какого пола у вас тень? Ну, то есть у Боку в Конце Света.

– О… Это очень сложный вопрос.

– Но в японском это можно скрыть. А на русском то и дело приходится глаголами указывать, «он» это или «она». Особенно в прошедшем времени.

– Ну… Попробуйте и так, и эдак, а потом расскажете, что получилось.

Просто голова кругом. Вариант «версия женская, версия мужская» здесь, конечно, не пройдёт. Было уже. Да и не по-муракамски как-то…

Вот так Тень в «Конце Cвета» осталась без пола. Слава богу (хотя случайно ли – хороший вопрос), действие там происходит в настоящем, а точнее – в «вечном» времени. Когда Тень «говорит» или, скажем, «смотрит на меня», мужчина это или женщина – непонятно. И только в диалогах иногда приходилось выкручиваться, когда «она» говорит в прошедшем. Не будь у нас безличных глаголов, я бы утоп.

Куда сложнее было отследить в переводе всех потенциальных двойников – кто и что в «Стране Чудес» кому и чему соответствует в «Конце Света». И сделать так, чтобы и в русском тексте их параллельность прослеживалась. Ну, с главным героем понятно. Громила Страж со своими лезвиями – это бандит-Верзила с ножичком. Старик профессор – седой Полковник. «Здесь» всю дорогу дождь – «там» всё время снег. Один герой читает мировую классику, другой – старые черепа. Один ест простую, ностальгическую еду из рук Полковника или Библиотекарши – другой трескает разносолы из супермаркетов да гурманствует в итальянских ресторанах. Библиотекарши тоже вроде удачно совпада… Э, стоп. С женщинами у него вечно какая-то ерунда. А куда девать симпатичную толстушку? К единорогам? Но единороги – это жаббервоги. Да и с толстушкой он перевязывался веревкой в Подземелье точно так же, как хотела «сцепиться ремнями» тень у Омута… Что-то не так.

Этот роман Мураками специально вылепил с таким умыслом, чтобы два совершенно отдельных мира понемногу, намёк за намёком, сближались в читательской голове. И особенно лихо здесь закручены отношения в треугольнике «две библиотекарши и внучка Профессора».

Вспомним: вначале Боку из «Конца Света» встречает Библиотекаршу в Городе и говорит ей, что он где-то её уже видел. А она, заметим, потеряла тень в четыре года и теперь живёт только с отцом и двумя сестрами. Её отрезанная тень умерла, когда ей было семнадцать. Столько же и Розовой Толстушке в «Стране Чудес». По правилам Города потерявший тень теряет «кокоро». Розовый – цвет человеческой теплоты, цвет «кокоро». Вывод: Розовая Толстушка, с которой он прямо сейчас «роет землю» под Токио, – это и есть «кокоро», которое потеряла Библиотекарша в «Конце Света». Твоя тень не умерла, говорит он Библиотекарше. Она просто ушла в «тот» мир, когда тебе