Косотур-гора - Леонид Александров

– Гляди, – потирая ладонью шею, говорил Степану друг, – читает ему трогательные места из Евангелия. Фарисей! Дал господь тебе родственничка… Я бы в рожу ему плюнул… Знал бы Степан, какие советы давал дядя обиженному, и во что они выльются…

– Ишь ты, расходился! – пробормотал Степан, прислушиваясь и остывая сердцем. Руки его ещё тряслись.

– Да хрен с ним, чё ты мандражишь? В одиночку братьям не попадайся! И все…

– Не о том я. Слышь, Илья наяриват…

– Во парень! – согласился Генка. – Гармошку порви – на заслонке играть станет. В завод когда? – неожиданно спросил он друга. Степан промолчал, раздумывая. Напоминание о заводе навеяло мысли о Тане. По слухам, она вчера должна была быть здесь, но Маруся об этом и словом не обмолвилась…

– Чё в рот воды набрал? Снова в кусты? – прервал его мысли Генка.

– Отсеяться надо! Потом… – неуверенно ответил Степан, продолжая мечтать о встрече с Таней. Причину оттяжки ухода из дома он придумал внезапно.

– Трепло! – обиделся Генка. – По мне так: задумал – отрубил! А ты, как та спелая девка: и хочется, и колется, и мамка не велит…

– Подь, ты, к лешему! – в досаде остановился Степан. Кто им, домашним, подсобит? Две коровы, телка, две лошади, мать с Манькой, – начал перечислять он.

– Во-во! Ты мне пальцы загни и баранов сосчитай. Телка! – презрительно хохотнул Генка. – После сева – покос, жатва подойдет. Коровы, мамка. Тьфу! Под подол к мамке, укрыться решил, дак отец тебя все одно достанет! Ходишь, нытьё затеял, зуб шатучий, а как до дела… Трепло!

Теперь обиделся Степан:

– Ты какого лешего пристал? Прицепился , как репей к штанине! Понять должо́н, рядом живешь: все видишь. Ну как с бухты-барахты, сразу с корнем выдрать?

– Не ори! – тихо и спокойно сказал Генка, увлекая Степана по улице. – Меня с панталыку сбил, а сам тянучку тянет, за грудки берет. Я тебе – ни какой-нибудь Квашня, али Пенек. Ну живу, жил рядом и понятие имею. У вас в семье, будто в той машине: изнутри темно, сбоку – мудрено́, а в середке – ум за разум заходит. Всё! На Троицын день шмотки – в телегу, и поминай как звали. – Генка замолчал и начал насвистывать мотив частушки, что наигрывал гармонист-Илья. Затем вздохнув, заговорил обиженно-доверительным тоном:

– Я тебе не ровня, тебе легше! У нас с братаном – ни отца, ни матери. Отец нужон всякому – он опора и ограда от всего. Погляжу на тебя и покумекаю: нам с братаном в морду тыкать некому. Мы с ним вместе нужду-злодейку делим и живем мирно… Давай присядем! – Они сели на лавочке возле чьих-то ворот. Наступал вечер. Похолодало. Низкие облака начали ронять на землю мелкую снежную крупу, отчего Долгая улица вдруг сразу посерела. Редкие прохожие торопились под домашний кров.

– В завод меня давно тянул Софрон, мамкин дядя. Грит, будет тебе поденщиной баловаться. Пора, грит, ремесло заводское иметь… Мы с Касьяном решились! Мне с братаном за Молчановыми не угнаться. Ему, твоему отцу, и землей попуститься грех, и за уголь деньгу сшибает, да в кузне молоточком машет. А все потому, как ты, Лаврентий с бабой на отца жилы тянете. А он над вами куражится. Поманит за харчи и меня с Касьяном – бегом. Вот ты приведешь бабу в дом – и на неё хомут натянет. А куды деваться? На том свет стоит… Больше всего мне не глянется, как твой дядя стал приучать к своим штучкам. А на хрена мне его «благочестие» – за версту видно, каков он на самом деле.

Из ворот выскочил парнишка, вздрогнул от неожиданности, увидев парней и закрыл ставни на окнах. Генка замолчал, пока не ушел мальчик, а Степан думал, соглашаясь и не соглашаясь с другом.

– Пойдешь в завод, – продолжал Генка, – Поликарпыч не хватит одной рукой за два уха. Угольным кучам и кувалде – руки нужны! Жадность все… Таких-то в селе по пальцам счесть можно. Мышкины, Крутолаповы, Самойловы, вот и отец твой за ними…

– Загнул ты малость! – не соглашался Степан. – Мышкин торгует, а у нас – семья. Живем в достатке – робим!

– Коняга-лошадь тоже робит и от работы же дохнет… Айда!

– Ну, будет, Генка! – взмолился Степан. – Нутром чую: уходить надо, а трушу. Робею, ведь в дугу согнет, коли узнает, а сил нет терпеть! А тут дядя зудит. Постой, куды ты меня ведешь?

– В одно место. – загадочно ответил Генка. – У девки загадка, у парня своя дума. Не дрыгайся, на вечорку… – Он засмеялся.

– Не-е! – заявил Степан. – Не пойду!

– В монахи собрался? Эх ты, бляха-муха! Ну, шут с тобой! – и зашагал по улице, растворившись в темноте.

Степана потянуло к знакомому дому. За ставнями многих окон слышался гомон и песни – веселились. Вот он, дом. Вроде бы он, в темноте не сразу разберешь… Он прошел туда-сюда под окнами, надеясь на случайную встречу с Таней, придумывая повод для оправдания, если вдруг она встретится. Но чуда не произошло. Осмелившись, он дернул за веревочку щеколды, проник во двор. Калитка громыхнула за ним, и парнем тотчас овладело чувство, словно он попал в гнилой погреб с ветхой лестницей под ногами. Вот окно, но где же ступеньки, ведущие вверх? За окном, с двойными рамами, слышался приглушенный разговор. Стараясь заглянуть в него, Степан сделал шаг назад, но его сапог наткнулся на что-то. Отдернув ногу он услышал бульканье, в лицо полетели вонючие брызги. Он брезгливо смахнул с лица рукавом; с грохотом покатилось железное ведро. На соседнем дворе сорвалась в хриплый лай собака, а из глубины темноты на парня двигалась фигура.

– Варнаки!45– скрипуче заблажила фигура. – Пональют зенки и шландаются по чужим дворам…

Степан кинулся к калитке, но задвижку нащупать не мог. Окно высвечивало старуху в темном платке и с сучком в руках.

– Я те покажу! Ванюшка, Прокопий, подьте ко мне! Грабят! – вопила старуха.

Наконец калитка открылась, он юркнул на улицу, а ворота загремели от ударов. «Чуть не влип!» – подумал Степан. Он плюнул с досады. «Ну и денек!» Обернувшись назад, понял: перепутал ворота. Не смешно ли? Им внезапно овладело пьянящее озорство и, пнув ногой калитку, загорланил, направляясь домой:

«Ой вы, кони мои вороные,

Черногривые кони мои…»

Дома еще не спали. Он пошел к сеновалу, где был тулуп и подушка.

– Степушка! – окликнула его Маруся. – Тебе молочка принесу! – Она юркнула в сени и вскоре вернулась, держа в руке кринку, накрытую хлебом. Пока Степан закусывал, сидя на ступеньке крыльца, сестра в