Кавказский отчим. Девочка монстра - Ульяна Соболева

— Сидеть у ног.

— Правильно. Потому что я не издеваюсь над тобой, Арина. Я учу тебя быть женщиной в моем мире.

Положил руку мне на голову, погладил волосы.

— В моем мире жена — это не равный партнер. Это драгоценность, которую нужно беречь. Цветок, который нужно защищать. Но драгоценности держат в шкатулках, а цветы — в горшках.

— А если цветок хочет расти на свободе?

— Тогда его сорвут или растопчут. А в горшке он будет жить долго и красиво.

"Философия рабовладельца, — думала я. — Красивая, логичная философия человека, который хочет владеть другими людьми."

— Ты понимаешь, что я говорю?

— Понимаю.

— И принимаешь?

Долгая пауза. Я смотрела на свои руки, лежащие на коленях. На палец, где когда-то было кольцо Дениса, а теперь ничего нет.

— Принимаю.

— Хорошая девочка.

Наклонился, поцеловал меня в макушку.

— Иди, помоги Малике с ужином. А вечером мы продолжим твое образование.

* * *

Вышла из комнаты на ватных ногах. Спустилась на кухню, где Малика резала овощи для ужина.

— Как дела? — спросила она, не поднимая глаз.

— Учусь быть собакой.

— Привыкнешь. Все привыкают.

"Все привыкают. Вот оно — самое страшное. Не то, что тебя ломают. А то, что ты привыкаешь быть сломанной."

Села рядом, взяла нож, начала резать морковь. И думала о том, что где-то далеко, в другой жизни, есть девушка по имени Арина, которая мечтала о свободе.

А здесь, на кухне горского дома, сидит женщина без имени, без прошлого, без будущего.

Только с настоящим. Бесконечным, мучительным настоящим.

Глава 16

Есть точка, после которой боль перестает быть болью. Она становится просто фоном, на котором разворачивается жизнь. Как шум дождя за окном — сначала раздражает, потом привыкаешь, а в конце концов даже не замечаешь.

Я достигла этой точки месяц назад.

Сегодня утром все изменилось. Снова.

Проснулась от того, что Камран трясет меня за плечо. В окно еще не светало, на часах было половина пятого утра.

— Вставай. Быстро.

— Что случилось?

— Одевайся. У нас проблемы.

По его лицу я поняла — проблемы серьезные. Такое выражение у него бывало только тогда, когда речь шла о жизни и смерти.

Оделась в темное платье. Спустились вниз. В гостиной собралась вся семья — и взрослые, и дети. Малика держала дочерей за руки, на лицах женщин был страх.

— Что происходит? — шепнула я.

— Война, — коротко ответил старший в доме, дядя Камрана. — Нас предали.

Камран разговаривал по телефону, переходя с русского на чеченский. Голос жесткий, команды четкие. Человек, привыкший руководить в критических ситуациях.

— Сколько у нас времени? — спросил он, закончив разговор.

— Час, максимум два, — ответил один из братьев. — Может, меньше.

— Понятно. Женщины и дети — в подвал. Мужчины — по позициям.

— А как же…

— Никаких "как же"! Делаем то, что планировали.

Подошел ко мне, взял за плечи.

— Слушай внимательно. Сейчас начнется стрельба. Много стрельбы. Ты идешь в подвал с остальными и не высовываешься, пока я не приду за тобой.

— А если ты не придешь?

В его глазах мелькнуло что-то — боль? страх? — но голос остался твердым.

— Приду. Обязательно приду.

— Обещаешь?

— Обещаю.

Поцеловал меня — жестко, отчаянно, как будто в последний раз.

— Иди.

Малика взяла меня за руку, потянула к лестнице, ведущей в подвал.

— Быстрее. У нас мало времени.

В подвале было темно, сыро, пахло землей и страхом. Мы сидели на полу — я, Малика, ее дочери, жены братьев Камрана с детьми. Всего человек пятнадцать.

— Что происходит? — прошептала я Малике.

— Нас сдал один из своих. Наводка на федералов.

— Федералов?

— ФСБ, спецназ. Приехали брать весь клан.

— За что?

— За оружие, убийства. За все, чем занимается Камран.

Сердце сжалось от ужаса. Я знала, что он криминальный авторитет, но как-то абстрактно. Сейчас реальность обрушилась на меня всей тяжестью.

— А что будет с нами?

— Не знаю. Если мужчины проиграют…

Она не договорила, но я поняла. Если мужчины проиграют, нас арестуют как соучастниц. Или хуже.

Сверху послышались выстрелы. Сначала одиночные, потом автоматные очереди. Дети заплакали, женщины зашептали молитвы.

— Мамочка, мне страшно, — прошептала младшая дочь Малики.

— Все будет хорошо, солнышко. Папа нас защитит.

Но в ее голосе не было уверенности. Только отчаяние матери, которая пытается успокоить детей перед лицом неизбежного.

Стрельба усиливалась. К автоматным очередям добавились взрывы — то ли гранат, то ли взрывчатки. Дом содрогался от ударов.

— Долго они будут стрелять? — спросила я.

— Пока кто-нибудь не победит, — мрачно ответила одна из женщин.

Время тянулось бесконечно. Каждую секунду я ждала, что дверь подвала распахнется и войдет Камран. Или федералы. Или никто — если все мужчины погибли.

"Странно, — думала я. — Месяц назад я мечтала о том, чтобы он исчез из моей жизни. А сейчас молюсь, чтобы он остался жив."

"Может быть, это и есть любовь? Когда ты готова простить человеку все — жестокость, ложь, унижения — лишь бы он дышал с тобой одним воздухом?"

Через два часа стрельба стихла. Воцарилась жуткая тишина, которая пугала больше, чем выстрелы.

— Что это значит? — прошептала я.

— Либо наши победили, либо все кончено, — ответила Малика.

Мы ждали. Минуты превращались в часы, а дверь подвала оставалась закрытой.

Наконец послышались шаги. Тяжелые мужские шаги по лестнице.

Дверь открылась. В проеме показался силуэт в камуфляже.

— Федералы! — прошептала одна из женщин.

Но это был Камран. Живой, но страшный. Лицо в саже и крови, форма порвана, в глазах — усталость смертельно раненного зверя.

— Все живы? — спросил он хрипло.

— Все, — ответила Малика.

— Хорошо. Выходим. Быстро и тихо.

— А федералы?

— Отступили. Пока. Но вернутся с подкреплением.

Мы поднялись наверх. Дом был разрушен — выбитые окна, дыры в стенах, перевернутая мебель. Пахло порохом и кровью.

— Собирайте самое необходимое, — приказал Камран. — У нас десять минут.

— Куда мы едем? — спросила я.

— В горы. В старый аул. Там нас не найдут.

— Надолго?

— Не знаю. Может, навсегда.

"Навсегда в горах. Вдали от цивилизации, от всего мира. Окончательная изоляция."

Через десять минут мы грузились в машины. Три джипа, набитых людьми и вещами. Дети плакали, женщины молчали.

Камран сел за руль нашей машины. Я — рядом с ним, Малика с дочерьми — на заднем сиденье.

— Кто нас сдал? — спросила я, когда мы выехали на горную дорогу.

— Асхаб. Мой двоюродный брат.

— Почему?

— За деньги. Федералы предложили ему бабло и новую жизнь в Америке.

— И он согласился?

— Согласился. Сука продажная.

В его голосе была такая ненависть,