Кавказский отчим. Девочка монстра - Ульяна Соболева

— А где он сейчас?

— В канаве. Успел пристрелить перед приездом федералов.

Сказал это так спокойно, как будто речь шла о погоде. Убил родственника и даже не волнуется.

— Не жалеешь?

— О чем жалеть? Он предал семью. Предателей убивают.

"Предателей убивают. Простая, понятная логика человека, для которого семья — святое."

Дорога в горы была ужасной. Узкая, извилистая, с обрывами по обе стороны. Машина буквально ползла по серпантину.

— Далеко еще? — спросила я.

— Час, может, полтора.

— А если федералы догонят?

— Не догонят. Эту дорогу знают только местные.

Но в его голосе была неуверенность. Он сам не знал, удастся ли нам скрыться.

Через час мы остановились у заброшенного аула. Несколько полуразрушенных домов, мечеть без минарета, кладбище на склоне горы. Место, где время остановилось лет тридцать назад.

— Вот и наш новый дом, — мрачно сказал Камран.

Мы выгрузились из машин. Дети жались к матерям, мужчины осматривали окрестности, женщины молча разбирали вещи.

— Арина, пойдем, — позвал Камран.

Отвел меня в сторону, к развалинам старого дома.

— Слушай внимательно. Ситуация хреновая. Федералы будут нас искать везде. Может, найдут, может, нет.

— А если найдут?

— Тогда начнется новая война. И неизвестно, кто победит.

— И что мне делать?

— Быть готовой к худшему.

— К какому худшему?

Он долго молчал, смотрел на горы.

— Если меня убьют, ты останешься вдовой. В двадцать лет. Без денег, без документов, без связей. В чужой стране, среди чужих людей.

— А другие женщины?

— У других есть дети. Клан позаботится о них. А ты… ты русская. Чужая.

Слова били как пощечины. Я поняла — в случае его смерти я останусь совсем одна.

— Что ты хочешь мне сказать?

— Что если произойдет худшее, тебе нужно будет выживать самой. Любыми способами.

— Какими способами?

— Любыми. Соглашайся на все, что предложат. Иди к кому угодно, делай что угодно. Главное — остаться живой.

— А как же любовь? Верность? Все то, чему ты меня учил?

Засмеялся горько.

— Любовь и верность — роскошь живых. Мертвым они не нужны.

"Мертвым они не нужны. Вот она, философия выживания в чистом виде."

— Камран, а ты меня любишь?

Вопрос вырвался сам собой. Он посмотрел на меня долго, изучающе.

— Не знаю. Не знаю, что такое любовь.

— А что ты знаешь?

— Знаю, что хочу тебя больше, чем что-либо в жизни. Знаю, что готов убить любого, кто посмеет тебя тронуть. Знаю, что если потеряю тебя, то сойду с ума.

— И это не любовь?

— Это одержимость. А одержимость и любовь — разные вещи.

— В чем разница?

— Любовь хочет счастья для другого человека. Одержимость хочет обладать им.

"Обладать. Вот оно, ключевое слово. Он не хочет моего счастья. Он хочет меня саму."

— И что ты выбираешь?

— Я уже выбрал. В тот день, когда привез тебя сюда.

Обнял меня, прижал к себе. Я чувствовала запах пороха на его одежде, ощущала напряжение в каждой мышце его тела.

— Арина, если что-то случится со мной…

— Ничего не случится.

— Если случится, ты должна обещать мне одну вещь.

— Какую?

— Что будешь жить. Как бы тяжело ни было, что бы ни пришлось пережить — ты будешь жить.

— Почему это так важно для тебя?

— Потому что ты — единственное хорошее, что было в моей жизни. И я хочу, чтобы это хорошее продолжало существовать, даже если меня не станет.

Слезы текли по щекам — я даже не заметила, когда заплакала.

— Обещаешь? — спросил он.

— Обещаю.

— Что бы ни случилось?

— Что бы ни случилось.

Поцеловал меня — нежно, осторожно, как будто я была сделана из стекла.

— Пойдем. Нужно обустраиваться.

Мы вернулись к остальным. Мужчины ремонтировали крыши, женщины готовили ужин на костре. Жизнь продолжалась, даже в этом забытом богом месте.

Вечером, когда все легли спать, я лежала рядом с Камраном и слушала, как он дышит. Неровно, тяжело, как человек, который слишком долго бежал.

— Не спишь? — прошептал он.

— Не могу уснуть.

— Боишься?

— Очень.

— Чего именно?

— Того, что это все кончится. Что завтра или послезавтра федералы найдут нас. Что тебя убьют. Что я останусь одна.

Он повернулся ко мне, заглянул в глаза.

— Арина, я должен тебе кое-что сказать.

— Что?

— То, что должен был сказать давно. Но не мог. Не умел.

— Говори.

— Ты изменила меня. Не знаю как, не знаю почему, но изменила.

— В лучшую или худшую сторону?

— Не знаю. Раньше я жил только для себя. Для власти, денег, удовольствий. А теперь… теперь есть ты. И это пугает.

— Почему пугает?

— Потому что когда есть что терять, становишься уязвимым. А уязвимость в моем мире — это смерть.

"Уязвимость — это смерть. Вот почему он такой жестокий. Это не злоба, это защита."

— А если бы ты мог все изменить? Вернуться назад, не брать меня?

Долгая пауза.

— Не смог бы. Даже зная, чем все кончится.

— Почему?

— Потому что эти месяцы с тобой — единственное время, когда я чувствовал себя живым по-настоящему.

Обнял меня крепче, так, что стало трудно дышать.

— Спи. Завтра будет новый день. И новые проблемы.

Но я не спала. Лежала в его объятиях и думала о том, как странно устроена жизнь. Несколько месяцев назад я мечтала сбежать от этого человека. А сейчас молилась, чтобы он остался со мной навсегда.

"Может быть, это и есть настоящая любовь? Когда ты готова делить с человеком не только радость, но и ад?"

"Или это просто стокгольмский синдром? Привязанность к тому, кто держит тебя в плену?"

"Не знаю. И, возможно, никогда не узнаю."

За окном завывал ветер, где-то в горах выли волки. А мы лежали в полуразрушенном доме и держались друг за друга, как будто это могло спасти нас от всех бед мира.

И знаете что? В ту ночь мне казалось, что может.

Глава 17

Есть места на земле, где время останавливается. Где прошлое, настоящее и будущее сливаются в одну бесконечную минуту боли. Заброшенный горный аул стал для меня именно таким местом. Мы прожили здесь уже месяц. Месяц в полуразрушенных домах, без электричества, без связи с внешним миром. Месяц в постоянном ожидании — то ли спасения, то ли смерти.

И с каждым днем Камран становился все более жестоким. Сегодня утром он убил человека на моих глазах. Это был один из его людей — Рустам, молодой парень лет двадцати пяти. Он посмел выразить сомнение в том, что мы сможем отсидеться в горах вечно. Сказал, что нужно сдаться федералам, пока не поздно.

— Ты