Коко Шанель. Я сама — мода - Мишель Марли

спросила Мися, когда все направились к столу и она увидела таблички с именами гостей, расставленные перед приборами, несмотря на свободную атмосферу, царившую в баре. — Смотри, не заразись! — шепотом прибавила она, наклонившись к ее уху. — Говорят, у его жены больные легкие. Я думаю, это чахотка. Немудрено заболеть, когда живешь в таких чудовищных условиях. Жаль детей. У него их четверо.

И, кажется, все маленькие. А чахотка — жутко заразная вещь!

Габриэль одарила подругу подкупающей улыбкой и промолчала. Пусть Мися говорит в своей ревности что угодно. Сама она заняла почетное место рядом с хозяином, так что ей вроде бы грех жаловаться. Впрочем, она бы, наверное, возмутилась любым соседом Габриэль, даже если бы им оказался самый незначительный член балетной труппы. Ее злило присутствие подруги, потому что она не имела к этому приглашению ни малейшего отношения. Такой уж она была, и Габриэль не придавала этому особого значения. В их дружбе были взлеты и падения, восторги и разочарования — всё, кроме настоящей вражды, чреватой разрывом отношений. Такой их дружба и останется, в этом Габриэль нисколько не сомневалась.

Пока официанты разносили закуски, Игорь Стравинский развлекал ее беседой. Он оказался на удивление многословным, но все, что он говорил об истории музыки вообще и о так называемой «новой музыке» со всеми ее возможностями, особенностями и направлениями, было интересно и увлекательно. Габриэль жадно ловила каждое его слово, как когда-то ловила каждое слово Боя, а потом Хосе Серта, когда тот распространялся об изобразительном искусстве.

Стравинский говорил громким, отчетливым голосом, глядя в глаза собеседнице, словно желая убедиться в ее нераздельном внимании. Когда ему на минуту пришлось прервать свои рассуждения, поскольку молодой официант так неловко подал рыбу, что чуть не облил его пиджак соусом, Габриэль наконец дерзнула поинтересоваться его семьей.

— Моя жена Екатерина нездорова и почти не встает с постели, — ответил он удрученно, но тут же с восторгом и гордостью прибавил: — Зато дети — в полном порядке! Они у меня удивительные. Два мальчика и две девочки. Тринадцать, двенадцать, десять и шесть лет.

— Жаль, что ваша жена не смогла составить вам компанию.

Он скользнул глазами по простому, но элегантному платью Габриэль из кремового шелка с черными аппликациями, которое прекрасно подчеркивало ее хрупкое тело и гармонировало с темным цветом кожи и черными волосами.

— Она слишком слаба, и к тому же ей, скорее всего, нечего было бы надеть на такой вечер. Кроме того, кому-то же надо присматривать за детьми.

Стравинский смущенно умолк и, отвернувшись, принялся за еду.

Габриэль случайно заметила, что Мися наблюдает за ней. Подруга величественно восседала на другом конце стола и, поскольку гости оживленно беседовали, не могла слышать, о чем они говорили со Стравинским, хотя именно этого ей как раз очень хотелось. Габриэль едва заметно покачала головой и демонстративно повернулась к своему знаменитому соседу, положив ладонь на его запястье.

— Как это грустно, что вашей жене нездоровится! Надеюсь, вам удалось подыскать в Париже хорошую квартиру для своей семьи? — спросила она, хорошо зная, что это не так.

Стравинский ответил не сразу, и это было достаточно красноречивым ответом.

— Увы, к сожалению, я не располагаю возможностью обеспечить семье достойные условия жизни, — произнес он наконец с подкупающей искренностью. — Нам приходится довольствоваться тем, что есть. Гюстав «Пион, директор фабрики музыкальных инструментов «Плейель», был столь любезен, что оказал нам денежную помощь. Но положение безрадостное, хотя и не безнадежное.

— Как же вы можете работать в таких условиях? Стравинский пожал плечами.

— Пока как-то удается. Но прошу вас не беспокоиться обо мне.

— Я страстная поклонница вашей музыки. Она драматична и исполнена необыкновенной силы! В ней нет той легкости, которой все жаждут после этой ужасной войны. Но «Весна священная» навсегда запала мне в душу. Поэтому я очень рада восстановлению балета.

Он отложил в сторону прибор и коснулся пальцев Габриэль, лежащих на его запястье.

— Вы удивительная женщина, мадемуазель Шанель!

Габриэль с улыбкой отняла руку. Бедняга, конечно, не понял, что она флиртует с ним, чтобы подразнить подругу. Это была игра между ней и Мисей, к которой он не имел никакого отношения. Игорь Стравинский был в эту минуту всего лишь игрушкой в ее руках.

Она скорее почувствовала, чем увидела возмущенный взгляд Миси. Почему та сердится на нее из-за какого-то минутного флирта с обаятельным музыкантом, совершенно безобидного, поскольку тот женат? Ведь у Миси есть то, чего нет у нее, — мужчина, который ее любит и который женился на ней. Как это несправедливо.

В конце концов, взгляды их встретились. Габриэль прочитала в глазах подруги растерянность. Мися, очевидно, была не столько рассержена ее новыми знакомствами, сколько удивлена.

Габриэль со вздохом вновь обратилась к Стравинскому. Ей стоило определенных усилий убрать из голоса металл, предназначавшийся Мисе.

— Знаете что? Приглашаю вас и вашу семью в свой загородный дом в окрестностях Парижа. Вы можете там жить и работать, и я уверена: этот переезд пойдет на пользу вашей жене и детям.

— Это слишком щедрое предложение. Вы уверены? — удивленно ответил он.

Возможно, он подумал, что неверно понял ее слова.

— Конечно, уверена!

Она рассмеялась. Неестественным и безрадостным смехом, потому что ситуация была неоднозначная. Из-за Миси. И из-за Боя. Который купил новый дом, чтобы в нем царила жизнь, а не печаль покинутой женщины.

— У меня есть вилла в Гарше. Там хватит места даже для большой семьи.

Мися лопнет от злости, узнав, что ее подруга стала покровительницей Игоря Стравинского. Но в конце концов поймет, что эта печальная история напомнила Габриэль об утрате собственной матери. Мысль о детях и радостный блеск в глазах Стравинского глубоко тронули ее. Она просто не могла закрыть глаза на горькую участь несчастных детей и их больной матери. Если дети в один прекрасный день осиротеют и, чего доброго, угодят в сиротский приют, она никогда не простит себе, что ничего не сделала для Стравинских.

— Я говорю вполне серьезно, — прибавила она твердо.

— О, мадемуазель Шанель! — взволнованно воскликнул Стравинский.

У него не было слов, чтобы выразить свои чувства.

— Это всего лишь выражение благодарности за вашу удивительную музыку, — ответила она. — И за удовольствие, полученное от общения с вами. Как вам понравилась рыба, месье Стравинский? — спросила она с обаятельной улыбкой.

Удивительное, сладостное чувство — сознавать себя меценаткой, покровительницей искусства Стравинского и спасительницей его семьи.

В душе Габриэль разливалось тепло давно забытого счастья.

Глава десятая

— Коко, я и сама не знаю, зачем я тебе звоню. Видимо, потому