Истории мертвого дома - Ульяна Лобаева

доски металлическими пластинами, а я оторвался от дырки в полу. Из-за нескольких часов, проведенных в неудобной позе, у меня затекла шея, и я сделал несколько гимнастических упражнений, стараясь не шуметь.

Когда я в очередной раз посмотрел в дыру, то увидел, что они смастерили что-то вроде двери — неряшливой, кривоватой. Олег приколотил к старым доскам новенькую блестящую ручку — я подумал, что они наверняка купили ее специально. Он прислонил дверь к стене между окнами, обнял жену и уверенно сказал:

— Все получится, вот увидишь.

Меня снова охватил страх — я уже понял, что имею дело с помешанными. Может, это было настоящее психическое заболевание, или им задурила голову какая-то секта, для меня не имело большого значения. Они могли поджечь дом, в котором нет ни одного выхода, могли просто умереть здесь от голода и жажды. Хотя то, что они взяли с собой довольно много еды и биотуалет, вселяло надежду.

Я перетащил мешок к окошку и с тоской посмотрел на яблони, припорошенные скудным ноябрьским снежком. Этот дом, казавшийся мне поначалу такой чудесной находкой, превратился в самую настоящую тюрьму.

Следующий день я провел за чтением журналов, изнывая от скуки. Журналы сплошь были женские, и мне невольно пришлось просмотреть рецепты кулебяк и прочитать какие-то жутко сопливые истории о приемных детях и жестоких свекровях. Я встрепенулся, когда услышал внизу громкое шуршание, и немедленно приник к своему глазку.

Олег притащил в гостиную кипу парниковой пленки и сказал жене:

— Пора закрывать окна.

Она бросила взгляд на наручные часики, и следующие полчаса они резали толстую парниковую пленку и наклеивали ее в несколько слоев на окна с помощью скотча. Комната погрузилась в полумрак. Я боялся, что они хотят заклеить все окна в доме, потому что тогда им бы точно пришлось подняться на чердак. Но они ограничились только окнами гостиной, и я облегченно перевел дух. Хотя расслабляться было еще рано — я все еще беспокоился, не подожгут ли они дом после своих странных ритуалов.

Но они, проделав эту бессмысленную работу, просто мирно уселись на диванчик.

— Олег… А вдруг это все — бредни сумасшедшего? — спросила Ирина. — То, что мы творим, полное безумие…

— Нет, — уверенно ответил Олег. — Ты же видела… Ну, там, на кладбище.

Ирина вздохнула, и муж ободряюще сжал ее тонкую изящную кисть. Я вдруг подумал, что они довольно красивая пара — она такая беловолосая, с наивным миловидным лицом, а он крепкий, высокий, с решительными линиями рта. Мне вдруг стало нестерпимо больно. Маша. Я тоже должен был сейчас сидеть рядом со своей женой и сжимать ее ладонь. Но я всего лишь грязный вонючий бомж на чердаке чужого дома, чужого счастья, который ворует объедки и ссыт из окна.

На третий день моего заточения я перечитал добрый десяток старых журналов и начал ненавидеть этих женщин, улыбавшихся странными улыбками с фотографий. Было что-то жуткое в обязанности журнальных женщин улыбаться. Как будто за этим глянцем и лоском существовало нечто настолько отвратительное, что оно отравляло каждую картинку на каждой странице. Но чтение журналов было единственной доступной мне деятельностью. Иногда я прерывался и делал несколько кругов по размазанной моими носками пыли, махая руками. Иногда я начинал думать, что скоро тоже сойду с ума, как и мои хозяева. Я выбирал время и засекал полчаса, чтобы смотреть в окно. Созерцание яблонь, неба и дачных домиков вдалеке было слишком ценным занятием, и я боялся, как бы оно не потеряло своего очарования и не надоело мне.

Близился третий час дня, когда я приник к глазку в полу — за хозяевами тоже следовало вести регулярный надзор. Ирина лежала на диванчике, вытянув ноги через мужа, он же читал книжку в мягком переплете. Громко тикали настенные старые часы, и мне хотелось заорать: «Выпустите меня отсюда, поехавшие придурки!» Но вместо этого я поднялся и пересел к окну — пришло время созерцания. Говорят, если следовать жесткой дисциплине в условиях кошмара, то легче сохранить рассудок.

Я рассматривал растрепанную ворону, которая крутила головой, сидя на крыше машины, когда тишину старого дома прошил женский крик — кричала Ирина.

— Олег! Олег! Получилось! Иди сюда!

Что-то легко стукнуло, и голоса удалились, будто мои хозяева вышли из дома. Я выглянул в окно — на дворе было пусто, пороша лежала нетронутым тонким слоем. Машина стояла на прежнем месте. Я приник к своему глазку в полу — в доступной мне области обзора ни Олега, ни Ирины. Снова раздался женский крик:

— Олег! Олег! Это не она! О господи, что это! Не приближайся к ней!

Коротко вскрикнул Олег, отчаянно завизжала Ирина. Я поднялся, несколько раз дернул себя за отросшие волосы. Что делать? Что делать? Выглянул в чердачное оконце, увидел тот же безмятежный пейзаж и ринулся прочь с чердака. Гостиная была пуста и сумрачна, затянутые окна пропускали совсем мало света. На декоративном камине горели две черные толстые свечи. Вдруг криво сколоченная, прислоненная к стене дверь несмело стукнула, будто от легкого ветерка. Я мертвой рукой взялся за ручку и… отворил, отворил эту дверь, сделанную из гробовой доски! Там, снаружи, почему-то была ночь, и свет из гостиной осветил Олега и Ирину, лежащие недалеко от входа. Лицо Олега будто смял сумасшедший скульптор — одного глаза не было, то есть не было вообще, он каким-то образом мгновенно зарос кожей, а челюсть вышла далеко вперед из мягких тканей рта. Кажется, он не дышал. Ирина лежала ничком, и на ее спине расползалось большое кровавое пятно. Я приподнял ей голову — глаза смотрели стеклянно и безжизненно.

Я осмотрелся — это место несколько напоминало знакомый мне двор, но определено было чем-то иным. Вдалеке белели клочья тумана, трава росла на машине моих хозяев, прямо на ее крыше, которая почему то стала ржавой и кривой. Я обернулся, чтобы посмотреть на дом, и едва не вскрикнул — строение представляло собой нагромождение гнилых досок, в выбитых окнах двигался какой-то темный силуэт. Что-то прошуршало, я вздрогнул и резко повернул голову. Ко мне шла девочка в бордовом платье, которое я сразу узнал. Бархатное платье с пришитым внизу черным кружевом. Она подошла поближе, и я увидел, что у нее каштановые волосы с рыжинкой и разные глаза — один голубой, второй желто-карий. Правда, одна рука ее ссохлась и подвернулась, словно у старой инсультной карги, а левая нога была короче правой сантиметров на десять.

— Папа, — звонко и радостно сказала она. — Папа!

Она протянула ко мне вторую, здоровую