Товарищество на вере. Памяти Инны Натановны Соловьевой - Анатолий Смелянский

«Вишневый сад». The Wilma Theater Philadelphia. Фото М. Левицкой

Обнимаю сердечно,

АМС

11 апреля 2022

Бруклайн

Инночка, вот тебе несколько слов про Димин «Вишневый сад» в Филадельфии. Это ни в коем случае не рецензия, просто междометие, посланное в далекое пространство, в котором ты пребываешь.

Это был, кажется, первый прогон с приглашенной публикой, то есть без билетов, программок и прочих атрибутов премьеры. К тому же в Пенсильвании ввели снова маски, поэтому в зал пропускали только при справке о вакцинации и две сотни зрителей сидели в ковидном антураже. Спектакль шел около двух часов без перерыва, то есть все четыре действия в извилисто-сквозном движении к финалу. Огромные куски текста опущены, нет ни Симеонова-Пищика, ни Прохожего, ни других второстепенных персонажей. Кажется, нет и бала в имении Раневской с еврейским оркестром. Пьеса пересказана «своими словами», как обычно у Димы. В спектакле полно фирменных изобретений: это его «вишневый сад», его лирика на тему прошлого и, в еще большей степени, на тему неясного и очень опасного будущего. И, как всегда, все у него завязывается легко и шутливо, по-цирковому, начиная с выхода Дуняши. Готовясь к встрече господ из Парижа, горничная медленно и торжественно несет поднос с ягодами к центру пустой сцены, покрытой разноцветным ковром. Вступив в цирковую зону, Дуняша поскальзывается, падает, ягоды разлетаются во все стороны, но каждый раз она встает, снова идет и снова падает навзничь, перепачканная вишневым соком.

Дима прекрасно владеет ритмом, тем, что Эфрос называл изогнутой проволочкой. Он начинает насквозь истолкованную пьесу классическими американскими гэгами, а заканчивает спектакль не звуком лопнувшей струны или стуком топора, а явлением на авансцене лакея Яши, которого не затронули никакие санкции. Лопахин отправляется в Харьков, он точно знает, что проведет там зиму. Раневская собирается в Европу, но горизонт ожиданий большинства людей как гильотиной обрезан временем. «Кончилась жизнь в этом доме». Про эту внезапно обрушенную жизнь весь спектакль.

Впрочем, никакой гильотины там, конечно, нет. В центре сцены высится монументальное табло, вроде тех, что украшают стены больших железнодорожных вокзалов. Буковки складываются иногда в расписание поездов, или в чеховские реплики, или режиссерские ремарки. Табло и все его клеточки живут загадочной собственной жизнью. Тут множество бурлящей информации, толкований и ассоциаций, которые возникают в ответ содержательной метафоре. В какой-то момент мне даже померещилось, что горстка людей, существующих у подножья движущегося дисплея, напоминает тех, кто приходит пообщаться со Стеной Плача. Я бы назвал это дышащее табло благодарным подарком Димы и его художницы Ирины Кружилиной Давиду Боровскому. Помнишь шутку начала 70‑х, когда поклонники Таганки предлагали в списке действующих лиц перед Гамлетом ставить занавес Давида Боровского? Вот примерно так я бы сделал, если б был завлитом этого спектакля (это тоже шутка).

При этом есть внятная прекрасная Раневская и такой же понимающий Лопахин, ошпаривающий своим монологом после аукциона. И множество вещей, придуманных практически для всех актеров. Пересказывать не буду, но вот одна из ярких импровизаций на тему прекрасного будущего (это, естественно, для Пети Трофимова). Петя с Лопахиным стоят в середине сцены, за ними огромное табло, которое сбилось в своих прогнозах; из темноты, сверху, на Петю направлен световой луч, который он принимает как зов из прекрасного будущего. Он посылает Лопахина проверить источник света, тот бросается в амфитеатр, раздвигает зрителей, пробивается к источнику и обнаруживает, что вожделенный свет идет из банального театрального софита. Потом медленно спускается вниз, передает погасший фонарь Пете, а тот начинает пеленать его как грудного ребенка. И все это на фоне табло, где продолжают мигать и прыгать символы и невнятные слова, которые передают состояние обрушенной жизни.

Очень неожиданно и очень важно, конечно, что Дима рискнул завершить спектакль не стуком топора или хрестоматийными словами о «звуке лопнувшей струны». На дисплее хрестоматийная фраза начинает складываться, но спектакль уже закончен. Все ушли в темноту. Лопахин отправится в Харьков, Петя Трофимов – в Москву. И тогда начинается второй режиссерский финал. На авансцену, прямо к зрителям, выходит самодовольный лакей. Он вполне доволен переменой жизни, он вылакал дарового шампанского по случаю отъезда. Он «насмотрелся на невежество» и в России жить не желает. Короче – Вив ля Франс. Американский Яша импровизирует монолог победителя, отталкиваясь от фразы Дуняши, которая просит прислать ей из Парижа письмецо. Несанкционированный пошляк обещает написать не только Дуняше, но и всей почтенной публике, собравшейся в зале. И потому просит зрителей побыстрее собрать свои электронные адреса и скинуть ему на гугл…

P. S. С Димой после спектакля коротко поговорили, даже что-то выпили в гостинице. Спросил о планах, в ответ была долгая содержательная пауза. Он оставил в Москве несколько нерожденных детей-спектаклей в разных театрах, уезжал, твердо зная, когда вернется. Главный элемент декорации – живое табло – было выполнено нашими мастерами в Питере. В конце февраля закрыли небо и началось «в ожидании Годо». Без живого экрана спектакль не мог состояться. Каким-то чудом электронный дисплей не только доставили через океан, но и наладили. Но случилось то, что случилось: Дима завершал «Вишневый сад» именно тогда, когда все табло погасли. Он попал в труднейшую экзистенциальную ситуацию. Извини за философию, но это именно то слово. То, что я увидел два дня назад в театре Wilma, проникнуто острым смятением. Дима же один из самых чувствующих людей того самого русского театра, который обнулили. Может быть, поэтому в новой работе нет еще высшей гармонии, той самой, что поражает во всех его московских спектаклях последних лет. Да откуда бы и взяться этой высшей гармонии, когда жизнь рушится. Творческая работа нуждается в точке опоры, в понимании того, где ты находишься и где находится твой дом. И если этого нет, то хотя бы нужна энергия заблуждения. И ты это знаешь по себе, и я это знаю на своем долгом опыте. Зависнуть в воздухе хорошо на полотне Шагала, зависнуть над Манхэттеном и Бродвеем – невозможно. В любом случае я счастлив, что Дима эту работу сделал и в каком-то смысле сохранил себя и свою душу.

16.04.2022

Москва

…Толя, это замечательная статья. Я совершенно не понимаю, почему ее нельзя издавать. Ее можно издавать, ее нужно издавать. Я глубоко уверена, что прав совершенно Щербаков, который говорит: т. е. как нельзя издавать? Можно. Кто Вам сказал, что Ваша жизнь, людей, воспринимающих