Военная знать ранней Византии - Евгений Павлович Глушанин

Евгения, федератский корпус Гайны четко обозначает как τους δε συμμαχουντας. βαρβάρους υπό Γαίνη (Zos. IV. 57. 2), но, сообщая о возвращении восточноримских войск в Константинополь, свидетельствует лишь о регулярных οι στρατιώται, называя Гайну ήγεμών (Zos. V. 7. 4) 51. В этой связи нам представляется неприемлемой гипотеза Г. Алберта о том, что Гайна еще до убийства Руфина имел значительный отряд собственных Privatsoldaten[220].

В Константинополе после возвращения византийских войск Евтропий предпринял чистку военного руководства империи, избавляясь от феодосианцев: магистры Абунданций, Аддей, Тимасий смещались со своих постов и были отправлены в ссылку (Zos. V. 9–10). При этом евнух продемонстрировал свою ориентацию на остатки режима Валента тем, что по его инициативе судьями над Тимасием были назначены Сатурнин и родственник Валента Прокопий (Zos. V. 9. 2–3). Во имя предотвращения притязаний Стилихона на общее командование вооруженными силами Запада и Востока, Евтропий сосредоточил руководство восточноримскими войсками в своих руках[221]. В условиях столь явно выраженного антиуниверсализма Гайна, обладающий репутацией человека Стилихона, был отодвинут в тень и при назначениях на вакантные военные должности, на которые Евтропий поспешил выдвинуть хотя и неопытных, но своих людей. В течение трех лет в услугах Гайны не нуждались даже феодосианцы, сотрудничавшие в силу обстоятельств в то время (коллегиальная префектура Евтихиана-Кесария) с Евтропием, и уж тем более их противники. Следовательно, ни о каком росте частного, ни материального, ни военного, имущества Гайны говорить не приходится. Содержание отряда букеллариев, если можно себе представить наличие таковых у невлиятельного бывшего офицера, а ныне частного человека, не обладавшего крупным состоянием, для Гайны было бы просто не под силу[222]. В этой связи заслуживает особого внимания одно место у Зосима: “Гайна же, не удостоенный чина, приличествующего старшему стратегу (= магистру. — Е. Г.), был не в состоянии утолить дарами варварскую ненасытность. Больше же его терзало, что все деньги шли в дом Евтропия” (Zos. V. 13. 1). На наш взгляд, Зосим, описывая столетие спустя мятеж Гайны, пытался разрешить противоречие между незначительностью Гайны при Евтропии и его небывалой мощью спустя несколько месяцев с помощью литературных приемов: давнему замыслу Гайны захватить власть противодействовала извечная варварская алчность. Примечательно, что церковные авторы, знавшие эпос “Гайния”, вообще не упоминают о какой-нибудь частной свите Гайны и проблемах ее снабжения. И, наоборот, об активности Гайны по внедрению верных ему людей на командные должности презентальной армии (Socr. VI. 6: επιτηδείους των στρατιωτικών αριθμών; Soz. VIII., 4. 1: επιτηδείους συνταγματαρχας καί χιλίαρχους) они сообщают после (а не до, как у Г. Алберта) назначения его magister militum praesentalis, причем, как видим, речь идет об офицерах, а не о готских солдатах. Сообщение же обоих авторов (Socr. VI. 6; Soz. VIII. 4. 1) о приглашении Гайной целого народа, видимо, следует понимать как аллегорию (во многом порожденную использованием ими эпоса “Гайния”, с присущими этому жанру гиперболами) на объединение с гревтунгами Трибигильда. Гораздо реалистичнее в этой связи фраза Синезия, очевидца назначения Гайны магистром: “Человек, носящий звериные шкуры, командует имеющими хламиды” (De rengo 20). Следовательно, против правительства Аврелиана выступила под командованием Гайны регулярная римская армия и часть боеспособных подразделений гревтунгов Трибигильда, после того, как последний отъединился от Гайны. Цели обеих частей воинства Гайны, конечно, были разными. Мятежные гревтунги надеялись добиться от правительства перевода их из дедитициев в статус федератов[223]. Отсюда только на этой сиюминутной основе строились их отношения с Гайной, который их не только не навербовал в мирный период, но и не мог самостоятельно, как собственных букеллариев, содержать. Римская часть взбунтовавшейся армии с помощью умелой пропаганды, после разгрома бездарного презентального магистра Льва, представителя Евтропия, была сориентирована Гайной на остатки феодосианцев из числа гражданской знати[224].

Таким образом, в целом возникновение презентальных армий на первом этапе их существования увеличило шансы военных на вмешательство в процесс выработки политики. Но поскольку подобные возможности основывались на потенциальном использовании государственных вооруженных сил, то, несомненно, их реализация зависела от целого комплекса объективных и субъективных условий конкретной политической ситуации. С другой стороны, контроль над презентальными армиями с момента их создания превратился в серьезную политическую проблему для правительства ранней Византии.

Итак, существовала ли в ранней Византии 364–400 гг. военная знать как устойчивая социальная группа? Весь изученный материал скорее позволяет говорить об обратном. Как и в эпоху раннего домината, она продолжала оставаться высшей административной группой военной организации, не замкнутой и не наследственной по своему характеру, до создания презентальных армий практически лишенной рычагов воздействия на выработку политики государства. На ее состав, реальное место в государстве и политической системе в 364–400 гг. серьезное влияние оказывали политические факторы: своеобразие режимов Валента и Феодосия I, борьба универсалистской и антиуниверсалистской тенденций развития восточноримской государственности. Диаметральная противоположность режимов Валента и Феодосия I тем не менее привела к сходному результату в формировании имперской военной элиты: деформации магистратской модели вследствие резкого снижения степени ротации офицерства на постах армейских магистров; фактор личной преданности и зависимости императора от собственного окружения стал превалировать над общегосударственными интересами. Возникла опасная тенденция к превращению военной верхушки в неотъемлемую часть режима, что в условиях нестабильности вело к принятию ими независимых политических решений и даже к мятежам. Отсюда перед правительством встала проблема предотвращения роста политизации военных, что, в конечном итоге, означало борьбу за сохранение принципов конституции Константина I. На практике же предстояло воссоздать модель правительственного контроля за армией, разработанную при Констанции II.

ВОЕННАЯ ВЕРХУШКА РАННЕЙ ВИЗАНТИИ В ПЕРВОЙ ПОЛОВИНЕ V В

Кризис 395–400 гг. стал важным рубежом в политическом, административном и военном развитии ранней Византии, которая вступила в V в. со в значительной мере разбалансированным государственным механизмом. Появление новых военных и административных реалий вызвало неоднозначную реакцию на них у правящих кругов Константинополя и потребовало серьезных усилий по приведению их в соответствие с конституционными принципами. Думается, что наибольшее неприятие и настороженность по отношению к себе снискали презентальные армии, сформировавшиеся как государственный институт в 395–399 гг., поскольку вскоре после своего создания они “преподнесли себя” как одно из самых эффективных средств в борьбе за власть. На наш взгляд, вопрос, быть или не быть презентальным силам, отразился на судьбе Фравитты, победителя Гайны. Конечно, в ходе восстания Трибигильда и мятежа Гайны личный состав обеих презентальных армий значительно сократился. Гайна, ставший после гибели Льва во главе всех презентальных сил империи, был отбит Фравиттой при попытке переправиться через Геллеспонт войсками восточного магистерия. Не исключено, что, вслед за обретением Фравиттой ранга magister militum praesentalis[225], подразделения,