Альфа Лиры. Записки русского морского офицера - Николай Васильевич Лукьянович

– И вы предлагаете нам вступить в эту организацию? – спросил меня Дмитрий Сергеевич.

– Зачем? Вы носители исторических фамилий и слишком известны в России и за рубежом. И потом, откровенно говоря, я мало верю во все эти затеи. Время, как это становится очевидным, работает против нас. Мой знакомый французский офицер сказал мне во время своего визита в нашу обсерваторию, что их премьер-министр Клемансо в узком кругу заметил – России больше нет, и поэтому нет нужды исполнять какие-либо обязательства перед ней. Неужели вы думаете, что союзники заинтересованы в восстановлении русской монархии? Отнюдь, они будут давать деньги только на то, чтобы русские убивали друг друга как можно дольше, тогда эксплуатировать Россию будет гораздо дешевле и проще. Это цинично, но такова жизнь.

– Но Добровольческая армия развивает успех, она скоро войдет в Москву, и смута прекратится, – заметил Илларион Илларионович.

– Неужели вы верите в это? Впрочем, вы должны в это верить. Но чтобы взять власть нужны, перефразируя выражение фельдмаршала Монтекукколи, деньги, деньги и еще раз деньги. Большевикам эти деньги дают и дают очень много, а нам их не дадут никогда, и вы если этого даже и не знаете, то, вероятно, чувствуете ежеминутно и ежечасно. Впрочем, не хочу вас расстраивать, – я попытался завершить эту грустную дискуссию, – каждый должен исполнять свой долг так, как он его понимает, но поверьте мне – большевики это надолго и, возможно, это далеко не худший вариант. При них хотя бы сохраняется шанс на возрождение России, при других вариантах таких шансов точно не будет.

– Почему вы так думаете?

– Они подняли вековые пласты народа, который до этого был отлучен от государственной жизни, кроме налога на кровь, конечно. И, если выходцы из народа сумеют выбросить большевистское космополитическое отребье на свалку истории, это будет означать возрождение России. В любом случае без большой крови здесь не обойдется.

Расстались мы немного подавленные этой беседой. Такие разговоры теперь не приветствуются, в эти смутные времена люди редко бывают откровенны друг с другом, а чтобы уйти от действительности они очень часто склонны утешать себя иллюзиями. Дома я долго думал о происходящем, пытаясь воскресить в себе хотя бы толику надежды на будущее, но мне это так не удалось.

Ровно через два дня после моего визита в Воронцовский дворец Михаил Осипович разбудил меня в послеобеденное время, в «адмиральский час», как было принято говорить на кораблях русского императорского флота.

– Николай Викторович, вас спрашивают.

– Кто?

– Да две бабы – старая и молодая.

Я вышел из дома, и действительно у ворот стояли две женщины, одна постарше из простонародья, а другая, похоже, дворянского рода, тоненькая и исхудавшая, в изношенном, но чистом платье. Ее чумазое лицо было покрыто какими-то пятнами.

– Ольга Дмитриевна? – невольно вырвалось у меня. Она опустила глаза, и слезы покатились по ее щекам.

– Ну что ты, голубушка! – воскликнула стоявшая рядом с ней крупная, уверенная в себе женщина лет сорока.

«По всей видимости, казачка», – почему-то подумал я.

– Не плачь. Его благородие не обидит сиротинушку, – заохала и затараторила казачка. – Доставила я тебя, голубушка, в надежные руки. А вы, ваше благородие, не переживайте, эти пятна не зараза какая, это я нарочно намазала, чтобы не знасильничали по дороге разбойники.

И, немного помолчав, добавила:

– Ну, пойду я, ваше благородие, к своим родичам. Ждут они меня.

Я быстро вернулся в дом и, выйдя обратно, вручил ей несколько золотых червонцев, ее лицо выразило неподдельную радость и одновременно глубокое изумление.

– Ну что вы, ваше благородие, не за деньги я сиротинушке помогала.

– А это не вам, а вашим детям, – сказал я, – у вас ведь есть дети?

– Есть, и внуки уже есть, двое их у меня.

– Ну, вот и хорошо, – ответил я, – не с пустыми руками к ним придете.

Женщина заплакала, обняла Ольгу Дмитриевну, поцеловала и перекрестила:

– Храни тебя Бог, голубушка, может быть, и свидимся еще.

Ольга Дмитриевна зарыдала и припала к ее плечу.

– Ну что ты, что ты, милая, нельзя так, вы благородная, это нам, простым людям, можно реветь, а вам нельзя, не положено.

Ольга Дмитриевна встрепенулась, вытерла слезы, молча обняла свою спутницу:

– Спасибо вам, Аграфена Федоровна, за все.

Они молча постояли немного, и Аграфена Федоровна, поклонившись торопливо, захватив свой узелок, не оглядываясь, ушла.

– Здесь у нас рукомойник, – сказал я своей гостье, – сейчас принесу мыло и полотенце.

Она долго плескалась в воде, но умывшись, действительно преобразилась, лицо ее стало чистым и светлым.

– Это меня Аграфена Федоровна заставила, – улыбнувшись, сказала Ольга Дмитриевна, – я сама никогда бы не додумалась.

– Ну, вот и прекрасно, – ответил я, – теперь вы пообедаете и будете отдыхать, а потом мы вместе решим, чем вы будете заниматься и что вам дальше делать.

На следующее утро я несколько часов внимательно слушал рассказ Ольги Дмитриевны, хотя она попросила называть ее просто по имени, но все-таки, невзирая на разницу в возрасте, я не мог пойти на такое амикошонство. Я передаю ее монолог в своем изложении, и жуткая картина вставала передо мной. Хотя и ранее у меня были сведения, что в Петербурге зимой прошлого года было тяжело, но что до такой степени падения все дошло, я даже и не предполагал. Из путаного и сбивчивого рассказа Ольги Дмитриевны я понял, что постоянные обыски и реквизиции, нетопленные квартиры, мусор и нечистоты на улицах, злоба, хамство и ругань стали горькой повседневностью бывшей столицы бывшей империи. Трудно нормальному человеку представить во что превратилась она за считанные месяцы, и каким стал в эти дни наш «народ-богоносец».

Сколько же ей пришлось пережить вместе с матерью – одному Богу известно. Выживали они за счет того, что продавали или, точнее, меняли на продовольствие одежду, которую, к счастью, не отдали в богадельни в свое время. Но все-таки в феврале прошлого года, когда большевики готовились переехать в Москву, у них хватило мужества принять решение об отъезде в Киев к своим родственникам. Выбраться из Петербурга было непросто, вагоны перевозили только красноармейцев, и поэтому пришлось просить знакомого врача выписать медицинское заключение о необходимости лечения на юге. Через своих давних знакомых они получили еще одну бумагу от видного большевика с разрешением на выезд, она часто потом выручала их в дороге.

Слушая рассказ Ольги Дмитриевны, мне пришла в голову мысль, что какое-то удивительно суеверное почтение есть у представителей новой власти к различного рода документам, особенно подписанным их видными представителями. Если обнаружат малейшее несоответствие в них,