Уральский следопыт, 1958-04 - Журнал «Уральский следопыт»

class="p1">Вполне понятно, откуда родилось еще одно название июля – грозник. Именно этот месяц самый теплый, и на него приходится большая часть всех летних гроз.

Два других известных из древних рукописей названия июля – сеностав и страдни – отражают хозяйственную сторону месяца. Страдник происходит от слова страда – период жатвы и косьбы. А сеностав – это время, когда заготовляют сено, сгребают и ставят его в стога.

О. Булгакова

РИСУНКИ НАШИХ ЧИТАТЕЛЕЙ

Перехитрил…

В. ЕГОРЕНКОВ, Нижний Тагил

Светлана Шевелева

ПРИКЛЮЧЕНИЯ ШУРЫ

Повесть

[Окончание. Начало см. в № 1, 2, 3.]

9

Разлетелся вдребезги абажур. И зачем делают такие к настольным лампам?! Нет, чтобы изготовить легкий, прочный и красивый из пластмассы. Но это, пожалуй, лишние рассуждения, неуместная критика. Кошке-то что до человеческой недогадливости, кошке ведь не втолкуешь, что согласно инструкциям р некоторыми вещами надо обращаться сверхосторожно. Прыгнула рыжая негодница с подоконника на стол, задела пушистым хвостом металлический ободок, на котором покоился стеклянный колпак и… К счастью ли это или к несчастью, но Ольге Михайловне осталось лишь ворчать на нерадивость и непрактичность работников промкомбината, выпускающего сверхчувствительные вещи, да любоваться красивыми, с внутренней стороны матовыми, а с наружной зелеными стекляшками, живописно разбросанными у стола.

Беззлобно отчитывая кошку, старушка, кряхтя, собрала осколки, сполоснула под краном руки и принялась сооружать испытанный «небьющийся абажур» из старой газеты. Когда-то ловкие и проворные, пальцы ее не слушались, мяли бумагу. Кое-как смастерив колпак, похожий на те, какими обычно покрывают головы купальщики на пляжах, старушка взяла стопку почтовой бумаги, остро заточенный карандаш и села сочинять письмо в детдом внучке.

В комнате было тихо. Лампа бросала на стол яркий круг света. Остальное тонуло в полумраке. На диване с откинутыми валиками посапывала Марья Даниловна. Живое, подвижное лицо ее никак не хотело примиряться со сном и, отражая душевные переживания владелицы, то хмурилось, то принимало вид озабоченный, деловой. «Опять какую-нибудь версию видит, – подумала Ольга Михайловна, рассматривая лицо подруги. – И во сне ей жулики покоя не дают. Надо будет припрятать книги-то эти: совсем человека с панталыку сбить они могут». За ситцевой ширмой-задергушкой слышалось ровное дыхание Шуры. «Умаялся парень. С утра в училище. Днем в мастерских трудится. Вечером в клубе на кружках. Набегался, измотался и спит без задних ног. Серьезный он у меня, серьезный». Чтобы собраться с мыслями, старушка вполголоса завела беседу с кошкой:

– Ты, Мурка, понять должна, что Василий Васильевич хоть и сварливый старик, но правду любит; Все у него справедливо, все жизнью опробовано. Защищал он Шурку-то нашего. Золотым парнем назвал. Мы-то с тобой, Мурка, знаем, что золотой он. Но приятнее от других услыхать. Давай-ка выпишем к себе еще и золотую внучку. В тесноте, да не в обиде. Она, внучка-то, должно быть, хорошая: у Белых в роду пустоцветов не произрастало – все народ твердопородный, крепкий. Будь моя внучка на месте той, которая шпану в подвале заарканила, круче бы дело обернулось. Она бы его субчика… И есть же в обществе у нас такие выродки, как этот жулик…

Из прихожей донесся настойчивый стук. «Кого еще бог принес!» И, проследив за ходом своих, рассуждений, как раз в это время направленных на случай с Зубковым, ужаснулась. Ей вдруг вспомнилась «версия», выдвинутая Марьей Даниловной в связи с каким-то глупым происшествием, невесть где случившимся.

«Дверь открывать никому нельзя; особенно в позднее время, – говорила подруга с видом человека, знающего и в совершенстве изучившего жизнь деклассированных элементов. – Опытные редецевисты (она произносила так слово рецидивист) до того в подлостях поднаторели, что знакомыми прикидываются, ихним голосам подражают. Придет к дверям: «Откройте, Ольга Михайловна!» Ты цепочку долой, замком щелк… «Пожалуйста!» А он: «Руки вверх!»

Стук раздавался громче и громче. Старушка прошла в коридор, остановилась у вешалки и прислушалась, колеблясь, открывать ли? «А, может, те самые, с похожими голосами»?

Bce-таки плохо сидеть дома целыми днями. Прав был Василий Васильевич, говоря, что от нечегоделанья человек человека со света сжить может, а то и хуже – с ума спятить. От безделья разности всякие в голову лезут, засоряют ее. Бывало, приходила Ольга Михайловна с завода, и отдых радостным был, и думалось правильно, и страхи в мысли не лезли: голова на дело работала. А сейчас… Сказки Марьи Даниловны кого хочешь робеть заставят. «Будь, что будет!»

– Кто стучит?

– Наконец-то! – обрадовались за дверью. – Это я, Ольга Михайловна, сосед ваш, Останин!

– Останин, значит?

– Ага.

– А как жену зовут? – Марья Даниловна, помимо страшных историй, всегда подробно объясняла, как предотвращать их. – Сколько у тебя детей?

– Понятно, – донеслось из-за дзери. – Могу прямо по анкете. Родился я в одна тысяча девятьсот двадцать втором году. Русский. Партийный. Из семьи рабочих…

– Не зубоскаль,--рассердилась старушка. – Отвечай толком. Не отомкну, коли шутить станешь.

– Что с вами, Ольга Михайловна? Глашей женку мою зовут!… Сын Андрей. Точно?

– Вроде… Какое платье сегодня на Глафире было?

– Шут его знает, – чистосердечно признались за дверью. – Из вечерней смены пришел, не помню со сна. Да что я, жулик, по-вашему!?

– Всякое бывает… – уклончиво отозвалась Ольга Михайловна. – Может, дверью ты ошибся?

– Эта самая дверь! Мне Александра вашего повидать надо. Дело серьезное.

У старушки екнуло сердце.

– Не набедокурил ли!? – звякнула цепочка. Щелкнул замок. Дверь распахнулась. Лицо у Ольги Михайловны было бледным, напуганным. – Что Шурка-то натворил?

– На завод его вызывают, – стараясь быть серьезным, проговорил Тимофей Иванович. – Работник один прихворнул. Так вот, чтобы дело не стояло, вашего Александра просят выручить предприятие. из беды. Как?

– Раз общественность просит… Можно ли супротив коллектива… А он не…

– Он справится. Парень сноровистый, и голова не пустой кочан.

– Так-то оно так, да навычки нет.

– Я, бабушка, стараться буду! – Из-за ширмы показалась Шура.

Она еще не верила своему счастью. Ей казалось, что Тимофей Иванович шутит: уж очень лукаво смотрели на нее карие глаза кузнеца, излучая тепло, задор, веру.

– Одевайся в рабочее, – поучительно сказал Останин. – Трепать форму не надо. Одежонка есть?

– Лыжный костюм.

– Во-о-о… Подходяще!

– Тимофей Иванович! А где я работать буду?

– У молота моего на манипуляторе. Прихворнула у нас Вера. Мы тык-мык… Решили тебя пригласить. Не волнуйся