Комплект книг Дианы Машковой - Георгий Гынжу

Появилась обида на то, что мои усилия по отношению к Гоше – это игра в одни ворота: семья ему до сих пор должна, а сам он не готов вкладывать в общее и даже собственное благо никакого труда.

Обида – это детское чувство. Если родитель начинает испытывать его по отношению к собственному ребенку, значит, он утратил позицию взрослого. Так оно и происходит, когда исчерпан личный ресурс.

Кроме того, в тот момент я еще не понимала, что совершила большую ошибку – уже мысленно переключила наши отношения с Гошей на партнерские. Стала искать в нем опору. Мне казалось, к двадцатилетнему юноше пора относиться как к взрослому мужчине – за последние четыре года в его развитие было вложено немало труда. Я глупо ждала дивидендов в виде понимания, сочувствия, помощи. Видимо, на подсознательном уровне он улавливал это давление и из страха перед ответственностью выбирал самый привычный путь – избегание.

Как это обычно бывает, завышенные ожидания сыграли самую злую шутку.

Подливало масла в огонь то, что Гоша выбрал себе адвокатов среди моих гостей. Жаловался им на меня, говорил, что я не понимаю его и попрекаю куском хлеба. Люди искренне включились в ситуацию, пытаясь всеми силами нас примирить. Но на деле мы с Гошей все больше отдалялись друг от друга: у него появилась опора в лице моих друзей, особенно мамы этой семьи, и он окончательно записал меня в изверги и сатрапы.

А в середине лета случилась беда. Та самая, когда Даше Маленькой повредили глазик, и нам с ней пришлось лечь на операцию. Из больницы мы возвращались как с поля боя после трех суток мучений и бессонницы. Чувствовали себя так, словно вырвались из тюремного заключения.

Хотелось лишь одного – чтобы кто-то близкий обнял, чтобы порадовался нашему возвращению и тому, что мы теперь в безопасности. Выезжая из больницы, я специально написала детям сообщение: предупредила, что мы будем дома через полтора часа.

Первым, кого я увидела по приезде на дачу, был Гоша. Он спускался с крыльца столовой с кружкой в руке. В зеркало заднего вида я наблюдала за тем, как он равнодушно взглянул на машину и пошел дальше своей дорогой – за дом, где обычно курил.

– Гоша, – я вышла из машины, – ты не хочешь поздороваться с нами, обнять сестру?

– Хватит говорить мне, что я должен делать, – он даже не подошел, зато сразу повысил голос. – Меня это бесит!!!

– Ты уверен, что именно так надо встречать родных людей из больницы?! – В горле у меня уже стоял ком, я едва сдерживалась, чтобы не расплакаться.

– Ты сама все испортила! – завопил он вдруг. – Могла не указывать мне, что мне делать, а теперь все испортила!!!

Он начал топать ногами – как обычно, когда не мог справиться с собой, – и потом, широко шагая, скрылся за домом. И это ребенок, которого я каждый раз обнимала при встрече, после разлуки? Тот человек, чью боль хотела взять на себя, чтобы ему стало легче? Тот, кого пыталась учить заботиться на личном примере? Ребенок, которого полюбила всем сердцем?

Ничего не вышло. Я ничего не смогла сделать!

У меня потемнело в глазах, голова закружилась и волной накатила тошнота. Сквозь пелену я видела маленькую Дашу, которая с изумлением смотрела сквозь окно машины и новые темные очки – после операции нужно было ходить только в них – на все происходящее. Я открыла дверцу с ее стороны, взяла ребенка на руки и пошла с ней в свою комнату. Держалась, старалась не разрыдаться. Переодела малышку в чистенькую пижамку и уложила наконец – после трех суток мучений – в нормальную кровать. Когда Даша уснула, я написала Гоше ужасное сообщение: сказала, что не могу больше видеть его, мне слишком больно. Считаю, что все мои родительские усилия были напрасными.

Я не выбирала слова, послание было отвратительно резким. Мне до сих пор стыдно за него перед Гошей.

А потом пришла Даша Большая, принесла младшей сестре в подарок светящуюся волшебную палочку, и я не удержалась – расплакалась в объятиях дочери как ребенок. А она утешала меня. Гладила по плечу. И говорила, что все очень скоро наладится.

Это было все, в чем я так остро нуждалась в момент приезда – объятия и добрые слова. Даша, которая провела младенчество на руках у матери, получая ее любовь и тепло, смогла в тот момент почувствовать мое состояние. Она сопереживала, и я была ей глубоко благодарна.

А Гоша, которого никто не носил на руках и не укачивал в нежных объятиях, был не в состоянии почувствовать боль другого человека и помочь ему. То, что мы давали подростку, травмированный младенец внутри его не умел принять. «Это ты виновата! – написал он мне через пару минут. – Я даже купил Даше подарок, как ты просила. Чтобы она порадовалась, когда выйдет из больницы. А ты сама все испортила! Начала мне указывать!»

Нам было не о чем говорить. У меня закончились силы.

Их остатки нужны были маленькому ребенку, который спал в моей постели: впервые спокойно и глубоко со дня операции. Ребенку, который уже пережил достаточно в нашей сумасшедшей семье. Нужно было наконец подумать о себе и о ней. Я выключила телефон, разделась и легла спать рядом с Маленькой Дашей.

Тем же вечером я договорилась с друзьями, которых Гоша выбрал в свои защитники, о том, что они заберут его с собой, когда поедут в Москву. Ребята, к счастью, согласились.

«Гоша, – писала я, – любые отношения это обоюдный процесс. Право на стресс, эмоции, упадок сил имеешь не только ты. Просто пойми – ты вырос, и игра в одни ворота закончилась. Теперь и ты тоже ВЗРОСЛЫЙ! Однако пока ты меня не слышишь – иду ли я навстречу тебе, переступая через себя, благодарю, желаю лучшего или нет, – ничего у нас не получится».

Усталость оказалась настолько сильной, что мы оба в тот момент перестали слышать друг друга. Тысячи часов наших разговоров с Гошей по душам, через которые мы прошли за эти годы, вдруг утратили силу и смысл. Доверие улетучилось. Гоша пребывал в прелести от новых, едва зародившихся отношений с семьей моих друзей. А я оказалась в статусе бывшего опекуна: что ж, в жизни многие вещи возвращаются бумерангом. Ребенок нашел себе новую опору, чтобы не нужно было принимать решения, брать на себя ответственность и становиться взрослым.

Время от времени я думала о том, что так обычно поступают дети с реактивным расстройством привязанности, очень серьезным нарушением, которое возникает в детском доме – постоянно ищут новую маму. Бросаются то к одной женщине: «мама, мама!», то к другой, дальше к третьей. Классическое и очень тяжелое нарушение, которое мешает создавать прочные и надежные отношения. Те, кто бывал в детдомах, видели такое поведение, да и в фильмах про сирот его часто показывают.

Гоша не принимал новой формы отношений, которую я навязывала ему – взрослый со взрослым. А от любой трудности незрелому человеку легче уйти (когда-то и я поступала так, прячась от материнства), чем пытаться искать решение. Он искал контакта там, где можно было остаться ребенком.

Через несколько дней Гоша вместе с семьей моих друзей уехал.

Я обняла его на прощание, дала денег на дорогу и пожелала удачи. А потом, когда машина скрылась за поворотом, вздохнула с настоящим облегчением. Впервые за лето.

Оставалось признать очевидное: я оказалась слишком слабой. Гоша с его опытом отказника, шестнадцатью годами в детдоме был мне не по силам. Тогда я думала, что с этим уже ничего не поделать.

Все самое важное в формировании эмоционального интеллекта ребенка происходит в ранний период. Любовь и вовлеченность мамы делают чудеса – малыш вырастает во взрослого, который умеет сопереживать, испытывать эмпатию, распознавать собственные чувства и чувства других людей. Если мамы не было или привязанность была катастрофически нарушена, сформировать эмоциональный интеллект – это сложная задача.

Глава 11

Взросление Гоши

То, как именно вскрылся