Автобиография троцкизма. В поисках искупления. Том 2 - Игал Халфин

иметь место, особенно по делам о шпионаже, где, кроме личного признания, в ряде случаев документов, подтверждающих вину, не найдешь. Многие работники охвачены чувством неуверенности не в виновности арестованного, а в способах доказательств этой виновности, и склонны при затруднении идти на уступки. <…> Это обстоятельство не в меньшей степени нервирует работников. Предатели, шкурники в нашей среде были и, вероятно, есть, но их – единицы-десятки, а из‑за них чувство нервозности и неуверенности в себе охватило большинство работников. Очень часто приходится слышать: Почему я в этот период не заболел? Или: Работал бы себе каким-нибудь секретарем, а то теперь жди, с какого угла ударят.

Короче говоря, существует много явлений и фактов, которые свидетельствуют о неблагополучном положении в моральном состоянии работников. Я, например, не считаю возможным выступление на общем партийном собрании с такого рода фактами, потому что мне бы заявили, что я сею панику и деморализую аппарат и, пожалуй, получил бы отпор от тех, кто за час до выступления подтверждал и развивал эти факты. Такие явления у нас есть. Эти описываемые мною настроения все же существуют, охватывают значительное число людей и уже дают свои отрицательные результаты. Работа идет не так, как это нужно. Многие действуют чисто механически, без души.

<…> Сам я нахожусь в водовороте этих явлений и считаю, что так дальше продолжаться не может. Надо разобраться и положить конец. Вскрыть, в чем виновны все и в чем – отдельные личности, и положить какую-то грань. Какую форму вы изберете – это все равно, но надо скорей. Ходячая формула о том, что все старые работники «лепачи» и им нельзя доверить, по-моему, в корне неправильна и сеет дезорганизацию. Я располагаю фактами, что со стороны помощника начальника управления тов. Медведева имеет место именно такой подход к вопросу. Я хочу обратить внимание, что при разборе любого явления вы встретитесь с таким положением, что сегодня человек говорит одно, а завтра, поразмыслив над выгодами и невыгодами сказанного, будет отказываться и говорить другое. Поэтому очень часто можно сделать ошибочное представление о фактах. <…> Расписался я много, а толку, наверно, мало. Результат нервной взвинченности. Я прошу с моим письмом или отдельными его частями по вашему усмотрению ознакомить начальника Управления тов. Кудрявцева, так как дублированием письма я займу много времени[1445].

Вернувшись с XVIII съезда ВКП(б), прошедшего в Москве 10–21 марта 1939 года, Борков получил заявление Качуровского. На собрании парторганизации УНКВД НСО 4 апреля 1939 года Борков его зачитал, назвав автора «коммунистом вашей партийной организации»[1446].

Товарищ, написавший заявление оговаривается и просит не понимать его как паническое – написано то, что есть, что думал (зачитывается заявление). Товарищи, по вашей организации, как указано в заявлении, за последнее время усилились разговоры, кого бьют, за что бьют и т. д. Товарищи, ничего особенного не происходит, никого не бьют, происходит только партийная оценка тому, что произошло. Говорят о людях, которые сделали ошибки, а ошибки, сделанные у вас, объясняются простой причиной, что в Управлении не было самокритики и полноценной партийной жизни. Решения февральско-мартовского пленума ЦК всколыхнули всех, но все же с вашей парторганизации острых вопросов не поднималось. Сейчас товарищи говорят об этом. Обком партии послал к вам бригаду, которая сделала после обследования правильный вывод. Недостатков у вас много и о них следует говорить. Мне кажется, что эти недостатки в основном сводятся к следующему: партийно-массовая работа была поставлена крайне неудовлетворительно, критики не было, и товарищи не критиковали, партком по форме пытался что-то сделать, но и это осталось только попытками к работе. Враги народа, пробравшиеся к руководству, управляли, заботились о том, чтобы критики не было, чекисты воспитывались только так, что есть только дисциплина, которая регулируется приказом, и товарищам неудобно слушать Иванова [Федор Николаевич Иванов – начальник самого кровавого 3‑го отдела УНКВД НСО. – И. Х.] и Дымнова [Ефим Федорович Дымнов – заместитель начальника СПО (4‑го отдела) УНКВД по НСО. – И. Х.].

Сигнал от обкома в вашу партийную организацию, что у вас не все благополучно, – был. Вот пример – дело Ленинского горотдела. Враги народа хотели поставить чекистский аппарат над партийным. Ведь до чего договорился Мелехин [Назар Харлампиевич Мелехин – заместитель начальника 5‑го отдела (ОО). – И. Х.], что ему запрещали ходить в обком, ведь надо потерять свое партийное лицо, чтобы так говорить.

Рассуждая о смешении партийной и чекистской дисциплины – точнее, о том, что партком пытался наладить дисциплину лишь «по форме», – Борков близко подошел к пониманию расщепления нормативно-правового дискурса в работе НКВД. Действительно, партийная дисциплина также соблюдалась ритуально, поскольку никто под страхом ареста не осмеливался нарушить границу. Утверждение о том, что есть лишь одна партийная дисциплина, не способствовало избавлению следователя от его страхов. Наоборот, если различие между чекистской и партийной дисциплиной было несущественно, то вопрос о том, где провести между ними грань, становился только острее. Более того, непонятно было, за чем партком должен следить, что он должен был критиковать, – на все эти вопросы Борков не отвечал.

Борков был вынужден лавировать. Следуя сталинскому стилю руководства с его определением врага народа, Борков указывал направление работы, но не объяснял, в чем она должна заключаться. Как врагом народа потенциально мог оказаться кто угодно, так и самокритикой могло считаться что угодно. Борков критиковал стиль работы НКВД, признавал множество ошибок, но, несмотря на перегибы, считал проделанную работу по искоренению врагов правильной и впечатляющей. По сути, Борков говорил тем же языком, что и Качуровский, – его обращение к парторганизации содержало смешанные сигналы: «Сейчас у товарищей такое настроение, что все что сделано – охаять, а это неверно, нельзя все хаять. Работа под прямым руководством партии, и ее ЦК проведена большая». Борков говорил о руководстве партии и ЦК, но никак не объяснял, в чем это руководство заключалось. Важно было соблюдать форму легитимности и законности, придаваемую деятельности чекистов руководством ЦК, но ничего не говорить о том, что в директивах речь шла о планомерном уничтожении всех когда-либо заподозренных в контрреволюции. Соблюдение границы между «передним» и «задним» планами следствия было важным и для Боркова, и для самих следователей в их работе. Борков продолжал: «Разгромлены троцкистко-бухаринские гнезда шпионов, очищена страна от контрреволюционного элемента. Разгромить – посадить врагов народа – это почетная обязанность. Но плохо то, что, проводя эту работу по очистке страны, к жуликам прихлестывали честных людей, что к полякам совали людей, которые никогда в Польше не были. Плохо, что клеймили врагом народа честных людей». Дальнейшие указания Боркова также мало чем успокоили Качуровского. Начальство