Преступный выстрел - Игорь Дмитриевич Скорин

Астахова на обмане, некоторые замечали, что у него на судне посторонние люди, что помощники у него подростки. Но не обращали внимания, не требовали проверки, а ведь многие могли пресечь преступление в самом начале. Астахов не случайно брал себе в помощники подростков. Он обучал их хищническому ремеслу, надеясь сделать из них беспрекословных соучастников.

Деньги, заветные деньги теперь текли к Астахову рекой. Собственного автомобиля «ЗИМ», купленного на деньги за краденую рыбу и икру, оказалось мало, он купил себе новый автомобиль, получше, а заодно и сыну подарил «Волгу». Жена оказалась старой, завел молодую любовницу. Построил в Астрахани собственный дом. Богат стал Астахов, ох как богат — триста с лишним тысяч положил на сберегательные книжки. И еще дома золото, наличные деньги. Появился страх за свое богатство, за свою жизнь. Для личной безопасности расхититель приобрел револьвер и по палубе судна расхаживал, как пират, засунув оружие за пояс. Многие видели на нем револьвер. Ну и что? Промолчали, предпочли не связываться.

«Интересно, как он там сейчас, этот Астахов? — думал я, читая копию приговора. Суд приговорил его к исключительной мере наказания — расстрелу. Но приговор еще не был приведен в исполнение. — Теперь-то он увидел, к чему привела его жажда обогащения за счет государства. Каково ему там, в одиночке? Спросить бы, как он считает сейчас — стоят ли жизни машины, дом, молодая любовница? А если представить?»

...В маленькой узкой камере под потолком окно, закрытое снаружи предохранительным щитом. Внутри толстые прутья решетки. Сквозь запыленные стекла даже в солнечные дни проникает мало света, и поэтому круглые сутки горит электрическая лампочка, тоже забранная сеткой. Вдоль стены узкие деревянные нары, на них матрас и подушка, прикрытые серым одеялом. Рядом маленький стол, намертво привинченный к полу. От него до двери три с половиной шага. Дверь массивная, из крепкого дерева. Посредине ее оконце, закрытое снаружи, а повыше отверстие — волчок, в который нет-нет да и заглядывает надзирательский глаз. Чуть в стороне от двери — бак, под названием параша. В этой камере Астахов с января, после суда. Изучил всю, до каждого сантиметра. Постоянно сверлят мозг два слова: «Утвердят или помилуют?» Он подал прошение в Верховный Совет, а ответа все нет. Вот и вертится в мыслях одно и то же: «Утвердят или помилуют?»

Сразу после приговора еще верилось в обывательскую байку о том, что сейчас не расстреливают, а смертников посылают на урановые рудники. А раз жив, может, удастся бежать. Однажды во время очередного обхода собрался с духом и спросил начальника тюрьмы. А тот странно как-то посмотрел и нехотя обронил: «Какие там рудники...»

В мае будет три года, как он в тюрьме. Всего сорок шесть, а превратился за это время в старика, в развалину. Загар сошел, мышцы одрябли, а нервы — и говорить нечего. Посмотреть бы в зеркало. Наверное, и мать родная не узнала бы. В прошлом месяце парикмахер стриг машинкой здесь же, в камере. Глянул на волосы, что на пол свалились, и не поверил глазам — совсем седые. «Утвердят или помилуют?»

Астахов вскочил с нар и стал метаться по камере, считая шаги. Загадал: если надзиратель заглянет в глазок на четной цифре — помилуют, на нечетной — расстреляют. Насчитал тысячу, сбился, начал снова, но надзиратель так и не заглянул. Бросился на нары, сжал руками голову. И в который раз начал повторять:

«Дурак, ах, дурак! И зачем только связался с кормоприемкой и с шайкой идиотов! Жил бы да жил. Ведь говорила жена: «Брось, все брось». Разозлился, ушел, а вот теперь жди... Утвердят или помилуют? Ладно. Пусть расстреляют, зато хорошо жил. Хорошо? Что же врать самому себе, да еще перед смертью? Нет, не жил, а все время дрожал: поймают. И револьвер завел от страха. Потом оказалось, что оружие ни к чему, только лишнее обвинение.

Нет, не надо было воровать. Вот третий год на баланде, без икры, без балыков, без выпивки, а живешь! Деньги! Все старался урвать себе побольше, а толку-то? Принесли они радость и счастье? Какая там радость! Рассовал по сберкассам в разных городах. Думал, сберкнижки легче спрятать. А все равно нашли. Складывал червонец к червонцу, сотню к сотне, а их изъяли — и в доход государства. Сынок все просил: «Отец! Дай денег. Дай денег». А давать ох как не хотелось! И решил: нужны деньги? Добывай сам, не маленький. И сунул его в кормоприемщики. Воруй, раз нужно. Своими руками в тюрьму привел. Но восемь лет не расстрел. Молодой, выдюжит. А вообще-то сынок мерзавец! На суде, при всех родного отца проклял. Но если честно, по совести, мальчишка-то прав! Сломал ему жизнь...

А дружки-приятели? Шелупень поганая. Как началось следствие, бросились с повинной, да еще каждый друг друга отталкивал, норовя повиниться первым. Они-то будут жить. Между прочим, кое-кого из помощничков не грех было бы к стенке. Хапуги проклятые! Если бы не сдерживал да не одергивал, давно бы на нарах валялись. Но с другой стороны, если бы всех взяли в самом начале, пока на миллион не наворовали, было бы лучше. За десяток-то тысяч на всех не приговорили бы к смерти, нет. Виноваты во всем кадровики рыбзаводов. Не народ, а подлецы. Ведь они видели, каких шакалов принимали. Все судимы по несколько раз, но каждого на доходное место. А на приемке сама система учета позволяла воровать. Там и дурак за умного сойдет. Кругом рыба, икра — и никакого контроля. Заместитель директора завода под нашу дудку гопака отплясывал. Что скажу, то и делал. А понимал ведь, понимал, что не зря его поили-кормили. Разогнал бы вовремя всю шайку-лейку и до сих пор бы работал сам, а я бы жил. Вот его надо расстрелять, а он пустяком отделался».

Астахов встал, прошелся от стола к двери, снова сел.

«Неужели откажут? Сколько еще ждать? Интересно, что выделывает моя красавица? Наверное, нашла другого. Молодец! На суде держалась ловко. Заявила: «Люблю его — и все. Денег не брала, про хищения не знала. Мелочишку кое-какую дарил». «Люблю»! Да она, кроме себя, никого не любит. Нет, неправда. Больше себя любит деньги да побрякушки дорогие. Спасибо, хоть не все рассказала. А собственно, за что спасибо? О себе беспокоилась, чтобы деньги и золотишко не отобрали. Читал в деле — сдала то, что в ушах было да на пальцах, а перепало ей раз в десять больше. Как же, любила! Теперь и на передачу не раскошелится. Любила