Великая Отечественная. Военное детство в советской пропаганде и памяти поколения (на материалах Донбасса) - Владимир Юрьевич Носков

Всеволод Вишневский, размышляя о моральных последствиях войны, отмечал в дневнике 4 января 1944 г.: «Сейчас война вызвала огромные миграции, перемены и пр., коснувшиеся самых интимных сторон нашего бытия. Порваны многие связи, другие поддерживаются искусственно, третьи возникли вновь и чем-то отличаются от прежних. Семейный быт явно поколеблен, даже в самых устойчивых семьях»[362]. В 1943 г. в Советском Союзе было зафиксировано 89 тыс. разводов, в 1944 г. – 69 тыс., причем эти цифры не учитывали оккупированных районов[363]. Исследователи отмечают, что если до войны среди, разводившихся преобладали прожившие в браке 1–2 года, то теперь – 5–9 лет, то есть возрастала средняя продолжительность семейной жизни[364]. Законодательное усложнение процедуры развода сократило их количество до 6,5 тыс. в 1945 г.[365]. Имели место случаи добровольного отказа родителей от собственных детей в силу личностных или бытовых проблем. Так, из 264 воспитанников Иванопольского специального детского дома № 2 в 1944 г. 12 являлись «отказниками»[366].

Семейные трагедии становятся одним из сюжетов песенного фольклора, что уже является показателем распространенности явления. Один из подобных текстов был записан в ходе этнографической экспедиции в 1947 г. со слов ученицы 5 класса школы № 30 г. Сталино 13-летней Аллы Пруцких. Сюжет сентиментального романса «Ошибка в жизни» – это драматическая история лейтенанта РККА, потерявшего обе ноги в ходе боев за Сталинград, который пишет жене письмо и просит скрыть от дочки случившееся и устраивать жизнь самостоятельно. Он получает два ответа – от изменившей ему жены и «каракули» дочки с горячей просьбой вернуться и обещанием дочери взять все заботы на себя. Происходит встреча отца и дочери, уезжают они вместе:

– Так поедем со мною, дочурка,

где я буду, ты будешь со мной.

Если ты же о маме жалеешь…

– Нет, нет, папа, я только с тобой.

Пролетают сады, горы, реки,

Поезд словно, как птица летит,

А в том поезде радость и горе,

Лейтенант с своей дочкой сидит[367].

Военное время демонстрирует действие известной социальной закономерности – в кризисный разломный период актуализируются традиционные социальные структуры и институты, выходят на поверхность архетипы коллективной ментальности. Так и военные реалии, ставшие для советского общества потрясением, стали своеобразным катализатором возврата к элементам традиционного уклада семьи[368]. Актуализация исторического, социального, народного опыта в условиях войны стала защитным инструментом, влияющим на поступки индивида или группы в новой и непонятой реальности. Е. Ф. Кринко, И. Г. Тажидинова, Т. П. Хлынина подчеркивают, что экстремальные условия войны многократно усилили тягу к сплочению в рамках семьи, возросла взаимная поддержка, произошло преодоление разрыва между поколениями, родственная взаимопомощь во всех ее разнообразных проявлениях стала одним из основных ресурсов выживания и победы над врагом[369]. Эти выводы широко подтверждают материалы устной истории.

А. Д. Рывкинд рассказал, как они с матерью смогли добраться из Сталино в Таганрог, где его дед помог оформить поддельные документы для внука[370]. Когда в сентябре 1941 г. стала очевидной неизбежность отступления Красной Армии из Сталино, Н. И. Сергеева) вместе с дочерьми переехала в пригородный поселок Артемовска, где в частном доме жила семья ее отца[371], к родным в Харцызск переехала семья А. А. Клычковой[372]. Ж. В. Армен, жившая в годы войны в Артемовске, рассказала о том, что весной 1943 г. провела два месяца у своей тетки, работавшей на сахарном заводе в Ясиноватой, потому что «продукты у них были хорошие: белая мука, сахар»[373]. Дочь мобилизованного в РККА коммуниста О. М. Волгина все время оккупации жила с матерью у бабушки и дедушки в другом районе города из-за угрозы доноса со стороны соседей[374].

Когда матери на несколько дней отправлялись в села обменивать вещи на продукты, дети оставались под присмотром бабушек и дедушек. О. М. Волгина вспоминает: «И мама на саночках, меня оставляла одну с бабушкой, а сама ездила в Марьинку, в близлежащие села, менять одежду на какую-то крупу, муку, соль, что-нибудь привезет. И этим мы как-то питались. Помню, одно время даже соли не было. У меня обморок случился, мамы как раз не было. Потом меня тетя, крестная, забрала к себе»[375].

Нередко ради своих близких люди шли на смертельный риск. Мария Федоровна Максюта (Мирониченко) (1931 г. рождения) из Артемовского района рассказывала: «Батька як голову колгоспу, комушста розстрiляли, хату спалили. Нас, семеро дней i матiр вигнали на вулицю, на снiг. Зiбрали односельщв i сказали, якщо хтось нас приютить, то розстршяють усах… Мамина двоюрщна сестра не злякалася i сховала до себе»[376].

В тяжелейших условиях принудительных работ в Германии советские граждане предпринимали все возможное для сохранения связей с родными и близкими. В оказавшейся среди трофейных документов докладной на имя начальника полиции безопасности и СД Э. Кальтенбруннера от 15 апреля 1943 г. указывалось: «Русские проявляют большую заботу о своих родных, и у них там существуют упорядоченные семейные отношения. При любом удобном случае они общаются между собой. Существуют тесные связи между родителями, детьми, их бабушками и дедушками»[377].

А. А. Лиханов считает, что масштаб поиска родственников через радиопередачу «Найти человека» А. Л. Барто в 1965–1973 гг. служит высшим доказательством крепости и значимости семьи: «Война разрушала не только жизни, она не только убивала людей. Зловещая ее сила была направлена и на разрушение семьи. Но вот, вышло: «Десятилетия прошли, а люди не забывают своих близких. И не только сыновей, дочерей, родителей, ищут и глухонемую старую тетку, и племянника, с детства прикованного к постели. Ищут, не страшась обременительных забот»[378].

Трудно переоценить в условиях войны психологическую роль фотографий родных и близких. В мире потерь и лишений, общей неустроенности и неопределенности фотография семьи (особенно детей) поддерживали живое чувство присутствия и привязанности, любовь к близким – хотя они могли находиться за сотни и тысячи километров (хранение изображения = сбережение изображаемого)[379]. Фотография помогала заочному общению, с ней разговаривали, ее одушевляли – для бойца она часто выполняла роль своеобразного оберега (наряду с рукописными текстами молитв и стихотворений, предметами, взятыми из дому и т. д.).

Показательно то место, которое в воспоминаниях, переписке занимают сюжеты, связанные с бережно хранимыми фотографиями детей. Об этом пишут и великий поэт А. Т. Твардовский, и фронтовой корреспондент С. А. Савельев, и множество самых обычных людей. Рассказ жителя г. Енакиево В. Т. Горбачева о своем старшем брате показывает, что не только для фронтовиков, но и для самих детей с такими фотографиями связаны сложные личностные