Декабристы рассказывают... - Э. Павлюченко Составитель

В начале 1820 года было назначено здесь, в Петербурге, собрание Коренной думы Союза благоденствия. Так называлось собрание всех наличных в Петербурге коренных членов Союза. Сия Коренная дума по правилам Зеленой Книги имела законодательную власть Союза. Коренными членами назывались те члены, которые присутствовали при учреждении Союза благоденствия и первоначально в оный вступили Председателем Союза был тогда граф Толстой, а блюстителем князь Долгоруков Присутствовали в то время в Коренной думе сверх председателя и блюстителя еще Тургенев, Лунин, Глинка, Иван Шипов, Сергей. Матвей и Никита Муравьевы и я, да еще некоторые другие, о коих не упомню.

Князь Долгоруков, по открытии заседания, которое происходило на квартире у полковника Глинки, предложил Думе просить меня изложить все выгоды и все невыгоды как монархического, так и республиканского правлений, с тем чтобы потом каждый член объявлял свои суждения и свои мнения. Сие так и было сделано. Наконец после долгих разговоров было прение заключено и объявлено, что голоса собираться будут таким образом, чтобы каждый член говорил, чего он желает: монарха или президента; а подробности будут со временем определены. Каждый при сем объявлял причины своего выбора, а когда дело дошло до Тургенева, тогда он сказал по-французски: Le président sans phrases, то есть: президент, без дальних толков. В заключение приняли все единогласно республиканское правление. Во время прений один Глинка говорил в пользу монархического правления, предлагая императрицу Елизавету Алексеевну».

Сквозь сдержанные и точные показания Пестеля прорываются воспоминания о былых надеждах, восторгах, ожиданиях.

Впервые в русской, истории целью движения была объявлена республика.

Решение важное, чрезвычайно смелое. Но характерно, что за него проголосовали и дерзкие и нерешительные и именно потому, что пока это только общее рассуждение: «лучше бы иметь республику», «конечная цель — республика» (но это может произойти через 20–50 лет!). Как известно, юному Александру I его учителя доказывали преимущество монархического устройства, Александр же с жаром защищал республиканское…

На другой день, однако, заговорщики перешли запретную черту. У полковника Шипова собрались, кроме хозяина, Пестель, Никита Муравьев, Илья Долгоруков, Сергей Муравьев-Апостол и еще некоторые. Нескольких членов не было. Вопрос, давно назревший, вышел наружу. Никита Муравьев и Пестель спросили: ежели цель — республика, не ускорить ли ее пришествие цареубийством? Почти все выступили против, Сергей Муравьев-Апостол в том числе. Илья Долгоруков нарисовал возможную после цареубийства «анархию и гибель России». Тогда и после не раз говорилось, что страна еще не подготовлена к свободе многолетним влиянием Союза благоденствия и будет подобна голодному, которому разом дали наесться…

Пестель готов к этим возражениям и предлагает для обуздания будущей анархии «временное правление, облеченное верховной властью, дабы обеспечить порядок и ввести новый образ правления». Но тут впервые в умах некоторых заговорщиков появляется формула «Пестель — Бонапарт» и раздаются жаркие возражения против замены одного деспотизма другим.

Эти споры расшатывали Союз благоденствия. Видно, не было у многих из этих молодых, пылких людей силы и терпения ждать 25, 50 лет Вскоре большие события в армии — и прежде всего Семеновская история в Петербурге — делают спор еще более острым.

ИЗ ВОСПОМИНАНИЙ

МАТВЕЯ МУРАВЬЕВА-АПОСТОЛА

«1812, 1813 и 1814 г.г. нас познакомили и сблизили с нашими солдатами. Все мы были проникнуты долгом службы Добропорядочность солдат зависела от порядочности поведения офицеров и соответствовала им. Каждый из нас чувствовал свое собственное достоинство, поэтому умел уважать его в других. Служба отнюдь не страдала от добрых отношений, установившихся между солдатами и офицерами. Единодушие последних между собою было беспримерное. В 1815 году по нашему возвращению в С.-Пегербург какая-то подписка, покровительствуемая графом Аракчеевым, была разослана по гвардейским полкам. Офицеры Семеновского полка как будто уговорились (не все они жили в казармах: по совести утверждаю, что уговору не было), не пожертвовали копейки в угоду всесильного временщика. Иван Дмитриевич Якушкин тогда же заметил, что это нам даром не пройдет.

С назначением генерал-майора Якова Алексеевича Потемкина нашим полковым начальником, доблестно служившего прошедшую войну, любимого солдатами и уважаемого офицерами, человека доброй души и хорошего общества, наш полк еще более возвысился в нравственном отношении Поэтому естественно, что телесные наказания (под которыми наши солдаты умирали в армии, как и в гвардии) после трехлетних заграничных походов были не только неизвестны, но и немыслимы в старом Семеновском полку, они были отменены по согласию всех ротных начальников и с разрешением Потемкина. Мыслимо ли было бить героев, отважно и единодушно защищавших свое отечество, несмотря на существовавшую крепостную зависимость, прославившихся заграницей своею непоколебимою храбростью и великодушием».

Примерно в то же время, что писались воспоминания Матвея Муравьева-Апостола, Лев Толстой работал над романом о декабристах — беседовал с вернувшимися из Сибири, собирал письменные документы, устные рассказы и предания. В очерке «Стыдно» писатель передает услышанные им от старика Матвея Ивановича интересные факты из жизни прославленного Семеновского полка:

«В 1820-х годах семеновские офицеры, цвет тогдашней молодежи, большей частью масоны и впоследствии декабристы, решили не употреблять в своем полку телесные наказания и. несмотря на тогдашние строгие требования фронтовой службы, полк и без употребления телесного наказания продолжал быть образцовым.

Один из ротных командиров Семеновского же полка, встретясь раз с Сергеем Ивановичем Муравьевым, одним из лучших людей своего, да и всякого времени, рассказал ему про одного из своих солдат, вора и пьяницу, говоря, что такого солдата ничем нельзя укротить, кроме розог. Сергей Муравьев не сошелся с ним и предложил взять этого солдата в свою роту.