Спорим, будет больно! - Кира Фарди

В комнату заглядывает мама.

– Варюша, вставай, опоздаешь.

– Мам, нам никто не звонил?

– Нет.

– И не приходил?

– Нет.

– Ты кого-то ждешь? – настораживается папа.

Мы молча завтракаем, у меня кусок в горло не лезет, но приходится давиться яичницей только потому, чтобы у родителей не возникло еще больше подозрений.

– Предки, – наконец решаюсь я. – Как вы смотрите, если я заберу документы из вуза?

– Что? – теряется мама.

Папа отрывает взгляд от телефона и хмыкает:

– Вот я так и думал! – он смотрит на маму. – Не нравилось мне это поступление!

– Погодите! Вы о чем?

Теперь приходит очередь теряться мне. Эти недомолвки родителей, их намеки и переглядывание уже в печенках сидят.

– Да так. К слову пришлось, – тут же сдает позиции папка.

Но я уже завожусь. Конечно, признаться родителям, что хочу сбежать из вуза из-за мажора, я не могу, но почему они так на нем настаивали?

Подозрение из крохотного комочка теста начинает превращаться в настоящий каравай.

– Что не так с моим поступлением? Я послушала преподов, посмотрела расписание, предметы и поняла, что архитектура – совершенно не мое. Еще и рисунком много придется заниматься, а я не слишком люблю это дело. И зачем на уговоры Веньки поддалась?

– Варя, ты хорошенько подумай, – мама идет к плите, раскладывает по тарелкам яичницу, гремит приборами.

Мне внезапно становится стыдно. Это из-за меня рухнула жизнь родителей. Иногда мне кажется, что следователь прав, если бы я тогда не вернулась на дискотеку, ничего страшного и не случилось бы. Зинка осталась бы жива, родители не продали бы дом, а я не скрывала бы стыдливо шрамы от людей.

Бы да бы!

Одно условное наклонение.

Вздыхаю, отодвигаю чашку с недопитым кофе.

– Варя, надеюсь, ты еще хорошенько подумаешь, – мама поворачивается ко мне, в глазах блестят слезы.

Я срываюсь с места, обнимаю ее, целую в щеку. Сердце сжимается от боли, чувство вины выворачивает душу наизнанку.

– Обещаю.

В университет еду и все думаю, думаю, думаю…

Я же решила не паниковать, а бороться. Почему так быстро сдаю позиции? Арчи в больнице. Его еще неделю, если не больше, не выпустят. Может, попробовать?

Первая лекция неожиданно нравится. Я сижу одна, ни Света, ни Антон с утра не появились. После пары выхожу в коридор. Чувствую себя неуверенно. Мимо течет поток студентов. Они весело смеются, кричат, сидят на подоконниках и на полу, а я чувствую себя лишней и никому не нужной.

Черт! А так мечтала о такой жизни, когда жила в Данилове! А сейчас?

Мое решение не скрывать шрамы, сходит на нет. хочется занавеситься волосами, как японский хикикомори[3] и спрятаться в норку.

– Не подскажете, как пройти в секретариат? – останавливаю яркую блондинку с волосами, собранными в высокий хвост.

Девушка смотрит на меня удивленно, будто не понимая, с какой звезды я свалилась, и переспрашивает:

– Куда?

– В секретариат, – упавшим голосом повторяю я, уже жалея, что спросила.

– Нин, чего от тебя хочет этот желторотый цыпленок?

Через плечо перевешивается здоровенный патлатый парень. Его лицо в наколках отталкивает. В хрипловатом голосе слышится природное хамство, от которого мороз бежит по коже.

Я не могу противостоять таким типам, поэтому прижимаюсь к стене и испуганно оглядываюсь в поисках выхода.

– Севка, отвянь! – дергает плечом блондинка и пристально смотрит на меня. – Иди в тот коридор, потом еще раз сверни.

Я выдыхаю, бегу дальше, но Севка нагоняет в два прыжка и выставляет руку, загораживая проход.

– Слушай, а это не за тобой вчера братья Уваровы гнались?

Черт! И этот туда же!

Да эти Уваровы у всех как бельмо на глазу.

Рот от страха наполняется слюной. Я тяжело сглатываю, выдыхаю и прочищаю горло, чтобы ответить резко и решительно, но только блею, как растерявшаяся коза:

– Нет… я не знаю…

Блондинка тут же оказывается рядом.

– Точно! За ней. А я-то думаю, почему лицо такое знакомое? И эти шрамики.

Севка берет прядь моих волос и накручивает на палец так, чтобы освободить больную сторону лица.

– Ого! Да у нас тут инвалид – личико болит! Нинок, кажется, твоего хахаля на свежее мясцо потянуло, – Севка смешно шевелит ноздрями, будто принюхивается, и выдает: – Милосердием запахло.

Я дергаюсь, пытаюсь вырваться, хватаюсь за его руку.

– Пусти!

И вдруг пространство рядом со мной светлеет, и теперь Севка стоит, прижатый к стене, а пальцы Арчи сжимают горло мерзавца.

А за спиной мажора крутятся его брат и Венька.

– Отвали, приятель! – тихо цедит сквозь зубы Арчи. – Не твое собачье дело, на какое мясцо меня потянуло.

Он сейчас страшен. Лицо с темными кругами под глазами и распухшим носом далеко от той модельной внешности, которая год назад так потрясла меня. На лбу белеет повязка, голос хрипит. Но сейчас Арчи мне кажется обычным парнем, готовым встать на мою защиту, не раздумывая.

– Пойдем, – я тяну его за руку.

– Арчи, – с другой стороны подлетает Нина. – Зачем тебе девчонка с обезображенным лицом?

– Пошла вон! – рявкает мажор.

Он берет меня за руку, вытаскивает из толпы. Подбегает Светлана.

– Варь, ну ты даешь! Нельзя оставить тебя даже на пять минут.

Но Арчи отодвигает ее в сторону и почти бегом несется по коридору. Я едва успеваю за ним. На улице выдергиваю руку.

– Куда ты меня тащишь? Я на пару опоздаю.

– Нам надо поговорить!

Он снова хватает мои пальцы и бежит в сторону сквера. Я задыхаюсь, но тороплюсь следом. Надо так надо. Значит, пришло время.

Наконец мажор останавливается и поворачивается ко мне лицом. И я опять вздрагиваю: настолько оно обезображено сейчас, что сердцебиение невольно учащается.

– Говори!

Я первая отвожу взгляд, не выдерживаю прозрачной синевы, что льется из его глаз.

– Варя, я не враг тебе, поверь.

– Верю. Но Зинку к жизни не вернешь. Да и моя тоже сломана.

– Ты же понимаешь…

– Не понимаю.

Я упрямлюсь. Сколько раз себе твердила, что проблема не в Арчи, а в его приятелях, но все же: с кем поведешься…

– Я весь год места себе не нахожу, – тихо продолжает он и вдруг отодвигает прядь моих волос и спрашивает тихо: – Это от пожара?

И столько щемящей тоски звучит в его словах, что я отшатываюсь, словно от удара. Нет! Нельзя его жалеть, ни в коем случае нельзя!

– Не твое дело.

– Как раз мое. Варя, я понимаю, нет мне прощения, но можешь хотя бы ненадолго отпустить ситуацию?

– Ты предлагаешь забыть?

– Нет, что ты! Просто отпустить. Жить, учиться, наслаждаться. Если мечтаешь избавиться от шрамов, я готов помочь. Хочешь, прямо сейчас пойдем в клинику пластической хирургии?

Я смотрю на Артура и вижу отчаявшегося человека. Ничто не напоминает того заносчивого засранца, с которым столкнулась впервые год назад. Я вижу совершенно другого человека, убеждаю себя, что он изменился, но, увы, не верю ему, ведь всем известно, что люди не меняются.

И ничего не могу поделать с тем, что слова мажора падают на благодатную почву. Это усиливает и синий взгляд, который ощущаю постоянно на себе, и будоражащий аромат парфюма. С последним, правда, не могу определиться: захватывает он меня или вызывает отвращение.

Но предательница душа уже оттаивает, что безмерно злит меня.

Взлететь бы с места! Накричать на мажора! Остановить его! Но из горла вырывается лишь:

– Перестань! Оставь меня в покое, прошу.

Тихо. Сдавленно. Жалко.

Арчи замирает, но лишь на миг. Я бросаю на него взгляд и тут же отворачиваюсь: противостояние наших глаз вызывает такой энергетический обмен, с которым я не сталкивалась раньше.

– Х-хорошо, – наконец отвечает он. – Но…

– Никаких «но»! Я на лекцию.

Я вдруг чувствую силу, наполняющую меня, поэтому разворачиваюсь и иду обратно. Слышу за спиной шаги, чувствую между лопатками взгляд Арчи, но упрямо не оборачиваюсь.

У входа в сквер меня встречает встревоженная Светка. Она хватает под руку и тянет за собой.

– Мне Венька рассказал, что произошло между вами со старшим Уваровым. Какой кошмар! Варь, я так тебе сочувствую! Прости, что сегодня опоздала. Теперь ни на шаг от тебя не отойду.

У входа в универ Арчи нас нагоняет. Он трогает меня за локоть, я резко дергаю рукой.

– Варя…

– Не подходи ко мне больше, не попадайся на пути!

– Слышал, что она сказала? – закрывает меня собой Светлана. – И вообще, ты