Моя жизнь — опера - Борис Александрович Покровский

спрятаны. Певец должен вступать вовремя, не пялясь на дирижера. А что еще кроме общего увлечения действием должно объединять всех? Энергия, которая стремительно (не быстро, а стремительно!) двигает действие, наполняет его.

И чудо свершилось! Даже я с удивлением скоро заметил, что в театре царит некая атмосфера, заражающая всех энергией действия. Вновь вступивший в труппу актер очень скоро становился действующим персонажем. Некоторые актеры, вводимые в новые для них роли, сразу чувствовали себя как дома, оказавшись среди активно действующего коллектива. Не только активность, но и целенаправленность, логика действия рождались как бы сами собою и с абсолютной точностью. Сила коллектива, его эмоции, целенаправленность каждого из его членов на пути к сверхзадаче влияли на партнера. Такого не может быть в оперных театрах обычного типа («большая опера»). Раньше я собирал события из тысяч разных по размеру, значению и даже профессии элементов, завязывал все в единый узел. Теперь передо мной оказалась самодействующая и саморазвивающаяся сила, рождающая и развивающая себя по законам театрального взаимодействия. Театр самоутверждался. Вот-вот и… они смогут обходиться без меня.

Желая ввести нового исполнителя в старый спектакль, я вдруг замечал, что спектакль изменился, развился, приобрел новые черты, снимать которые нет смысла, да и нельзя. Спектакли изменялись сами собой, и это было закономерностью. Глупо запретить ребенку расти на том основании, что красивый костюмчик, купленный в прошлом году, стал для него мал.

Как-то на гастролях в Японии я увидел давно поставленный мною спектакль, который волею судеб на время был предоставлен сам себе, который я давно не видел и не репетировал. Я был поражен тем, что это был другой спектакль. Он возмужал, он поумнел, стал красивым и неузнаваемым. Лучше или хуже того, который я когда-то поставил? Не знаю! Но этот спектакль меня взволновал, как нечто новое, вновь рожденное… И дело не в отдельных актерах, дело в общем строе спектакля, который вырос. Раньше я неоднократно наблюдал, как актер набирает силу, развивая энергию, полученную в начале творческого пути. Теперь я почувствовал творческую силу и способность к самосовершенствованию целого коллектива. А индивидуальность (пусть даже средняя!) развивается от каждоминутной зарядки, которую дает коллектив. Ничего подобного не может быть в «театре звезд», где самой организацией творческого процесса определено разобщение. Но мне чужд такой театр. Я знаю, что каждая звезда меркнет днем в лучах солнца, когда всем светло и все сияет.

Моя работа в Большом театре была конструированием из дорогих, ценных и разобщенных частей единой концепции спектакля. В Камерном театре, который я могу назвать своим и вместе с тем коллективным, я стал важной, решающей, но одной из клеток общего организма. Все было другое — другие люди, другой театр, другая творческая жизнь. В Большом театре было четверо главных: главный дирижер, главный режиссер, главный художник, главный балетмейстер. Хорошо, если между ними согласие и взаимопонимание — театр процветает, в нем конструируются новые умные, талантливые части, которые подчиняются общему движению, строю. В этом единстве может быть расчетливая организация взаимовлияний, но не может быть общего дыхания Его Величества Театра. Он — на иждивении четырех, и самобытного коллектива родиться не может. Именно поэтому во времена полного преуспевания театра мы (я, Мелик-Пашаев и Лавровский) подали в правительство письмо с проектом сократить должности главных, развязать творческую инициативу коллектива. Нам отказали на том оснований, что надо же иметь тех, с кого можно спросить за отдельные участки деятельности театра. Возможно, что с деловой точки зрения это было правильным. Но что касается личного творческого самочувствия, то став хозяином своего театра, я впервые понял, что такое ответственность — перед искусством, перед публикой, перед собой. И вместе с тем ощутил свободу действий и творчества. Эта свобода не имеет ничего общего с независимостью. Напротив, возникла зависимость от жизни руководимого мною театра, от его забот, его будущего, его судьбы… Здесь нет ничего парадоксального! Когда вас обнимает родной человек, вы чувствуете силу объятий, они вас связывают и… радуют.

Театр — игра в обман. Как это ни странно, а может быть, и печально, но великое, всепобеждающее искусство театра есть обман или, правильнее сказать, взаимообман. Актер идет в театр играть Гамлета, то есть убеждать зрителя в том, что он Гамлет, зная, что это не так. Зритель идет в театр, чтобы познать жизнь с ее сложными перипетиями на примере судьбы некоего человека по имени Гамлет, хотя он, зритель, знает, что в обличии этого человека выступает артист N, которого он видел вчера в метро. Все они честные люди, не обманщики, но готовы обманывать и обманываться. Это — условие театрального искусства, условность, которая священна! Даже Пушкин почитал этот обман дороже «тьмы истин». А основано это все, видимо, на воображении — чудесном свойстве человека. Человек без воображения — компьютер, а заменить человека компьютером — значит уничтожить жизнь человека.

Маленькая девочка, взяв на руки куклу, качает ее, воображая себя матерью, то есть репетируя роль матери, предназначенную ей жизнью. Мальчик сосредоточенно пыхтит как паровоз или гудит как самолет. Это играет его воображение, и горе тому, кто своим скептицизмом нарушит этот обман. Горе и позор, ибо мальчик репетирует жизнь!

Организованный художественным образом обман есть искусство. Искусство нужно людям, чтобы они не превратились в компьютеры. Это очень важно, ибо сейчас человечество с логикой самоубийцы стремится превратиться в компьютеры, роботы… Скажу примитивно и просто: без воображения нет искусства, без искусства нет жизни.

В жизни даже мы, взрослые, многое воображаем. Однако в искусстве закономерно властвует правда — правда искусства, правда образа, правда обмана! У каждого искусства своя правда, свои правила игры, которым подчиняются все «участники обмана». В опере есть своя правда, в которую надо поверить изначально или… сразу захлопнуть дверь в «святая святых». Не каждый способен это понять, а еще реже встречаются те, кто это чувствует и любит. Это — дарование, но его отсутствие можно возместить привычкой, желанием обогатить свою душу и разум.

В опере «Травиата» доктор посещает умирающую от чахотки героиню. Мы знаем, что умирающая — сопрано, а доктор — баритон. Слышим, что они, будучи баритоном и сопрано, поют, вместо того чтобы говорить как в жизни. Но попробуйте в этой сцене начать говорить, вместо того чтобы петь, устанавливая диагноз! Как проявляется в этом случае вместе с так называемой «правдой жизни» фальшь искусства! Гармоническое сочетание одного с другим — результат мастерства и таланта художника-артиста, будь то драматург, режиссер или актер. Это накладывает отпечаток на поведение артистов. Иногда это кажется чудачеством, но