Левитан и Софья Кувшинникова - Иван Васильевич Евдокимов

не мог прокормиться. В поисках заработка он принял заказ написать этюд Москвы-реки с замерзшими в ней баржами у Краснохолмского моста. Левитан писал в сильные морозы, на ветру, плохо одетый и простудился. Болезнь нашла слабое место: с воспалением надкостницы художника уложили в лечебницу Кни. Потом близкие друзья перевезли его в номера «Англии». Художники Степанов, Нестеров, архитектор Шехтель, братья Чеховы попеременно дежурили у постели больного. Терпеливого и гордого Левитана болезнь сломила. Он громко стонал от невыносимой боли и оправдывался перед товарищами в своей слабости.

Когда Исаак Ильич поднялся, ему не на что было купить хлеба. Давно было занято-перезанято у всех. Шатающийся после болезни художник пошел в один богатый дом, где раз в неделю по четвергам принимали художников, писателей, актеров. Левитан пользовался особыми милостями хозяйки. Его допускали в «салон» среди немногих гостей, еще не успевших стать знаменитыми.

Был только вторник, и неурочное появление художника к обеду удивило. Но он принес несколько этюдов, как будто желая узнать мнение о них хозяйки. Польщенная любительница искусств вещей не купила, но Левитана из вежливости оставили «откушать».

Исаак Ильич протянул кое-как с неделю. Работа не ладилась. Художник явился на аукцион Общества любителей художеств с недоконченными вещами. Кроме выставок и частной продажи с рук, только здесь могли сбыть нуждающиеся художники свои произведения, сбыть за бесценок, при удаче — скоро, и Левитан рассчитывал на быстроту. Исаак Ильич приходил ежедневно справляться. Но вещи залежались. День на пятый художник покраснел и опустил глаза. Над частым посетителем улыбнулась молоденькая девчонка, дававшая справки.

На Арбате жил учитель рисования Ревуцкий. Левитан уныло пошел к нему, в ту отвратительную по воспоминаниям квартиру, которую приходилось посещать в самые безвыходные дни своей школьной жизни. Ревуцкий поденно нанимал молодых художников, задавая им тему картины. Делец пользовался большой известностью в мещанских и обывательских кругах, сбывая им дешевый товар. Поденщик-художник заканчивал свой безрадостный труд. Ревуцкий расплачивался, подписывал своим именем картины и отправлялся по невзыскательным клиентам. Вещи Ревуцкого висели во многих купеческих особняках, по трактирам, даже в борделях.

Левитан не работал у Ревуцкого уже больше двух лет. Упитанное сладкое лицо мошенника самодовольно засияло при виде знакомого художника, об успехах которого он знал из газет.

— А-а-а, — протянул он насмешливо, — я думал, вы забыли, в каком арбатском переулке проживает некто, спасающий художников от голодной смерти… Москва, ведь она неприветливая, черствая, скопидомная… Один Ревуцкий готов служить искусству.

— Давайте тему, — перебил его Левитан.

— Ах, что вы! — выкрикнул Ревуцкий манерно. — Ах, посмею ли признанному мастеру докучать подсказками! Да и подойдете ли вы теперь к моему ателье? Не знаю, не знаю… У вас свои почитатели, у нас, бедных, тоже свои… Впрочем… раздевайтесь… Предупреждаю; плата у меня та же. Может быть, вы задорожитесь? Вы же на пороге к знаменитости… А знаменитость, это значит куши, кушики, кушищи…

Левитан сказал резко и прямо:

— Платите — что хотите. Тему?

Он торопливо скинул свое пальто, размотал шарф с шеи и начал тереть руки, разогревая их с мороза. Ревуцкий задумался, поднял глаза на старинную хрустальную люстру и кстати оправил на ней одну висюльку, выбившуюся из ряда. Исаак Ильич невольно подумал, что, наверно, чьими-то слезами облита эта люстра, попавшая от разорившегося человека в грязное гнездо хищника.

— Слушайте, — приказал Ревуцкий, — речка, на бережку домик, вокруг домика плетень, развешано разноцветное белье, сушится на солнышке, кругом лес… Ах да, по воде плывет лебедь с лебедятами. Это ходкий мотивчик у моих покупателей. Старушка с корзинкой идет по грибы от домика. За углом его, в кустах, молодая красавица обнимает и целует молодого человека, подстриженного горшочком… Понимаете, купеческий признак, домостройчик, намек-с на сословие… Нанимаю на три дня. Размер — аршин с четвертью на три четверти. Да, да… Небо делайте фиолетовое, воду темную, у девицы-красавицы пышные груди, каравайчиками, чтобы из-под кофточки выпирали. Прошу к мольберту. Эй, Степка, — крикнул он прислуживающему в мастерской рыжему веснушчатому парню, — принеси господину Левитану из кладовой подрамник с натянутым холстом. Да осторожнее, гляди, дуралей, не продави холст лапой, как с тобой это бывает.

В конце третьего дня Левитан закончил картину. По привычке он чуть не подписал ее и, морщась, остановился. Заказчик мельком взглянул, стал искать свою кисть и недовольно забормотал:

— Какая несмелая рука! Никакого размаха! Вы раньше писали более подходяще. Вот я сейчас «пройдусь» по ней и все заиграет. Смотрите, молодой человек, что значит опытность.

Левитан не смотрел, испытывая страшную тоску и отвращение к развязному нанимателю. Художник невольно вспомнил продающего картины на Сухаревском рынке Саврасова. Сначала учитель, теперь ученик. Левитан получил деньги и опрометью бросился на улицу.

Он убежал не простившись, чего не следовало делать. Ревуцкий не забыл этого. Он любил почтительность. Когда нужда снова привела Исаака Ильича в знакомый переулок на Арбате, Ревуцкий сначала не узнал Левитана, потом попросил прийти завтра, на следующий день повторилось то же, и только пятый скромный визит удовлетворил прощелыгу.

— А что бы вы делали без меня, господа начинающие художники? — спросил этот нагло прищурившийся человек. — Я настоящий меценат, а не какие-нибудь там Третьяковы… Я даю работу каждому, кто хоть сколько-нибудь марать умеет. Попробуйте, господин Левитан, с картинкой прогуляться в Лаврушинский переулок. Знаете, как Третьяков составляет галерею? По с-п-и-с-к-а-м… Умные советчики угодных им художников переписали столбиком, в алфавитном порядке. Третьяков заглянет в эти святцы, вас там нет, ну, значит, не висеть вам в галерее, нос не дорос, приходите с бородкой, с чином, с газетными вырезками в карманах. А я… да я с улицы любого пущу и дам хлеба ковригу. Пишите-ка вы сегодня лунную ночь. Сад. В зелени павильон. Пустите какую-нибудь китайскую чертовщину для красоты. Над прудом скамья. На ней сидит барыня в белом платье, собачка рядом, на коленях возле скамьи стоит молодой стрекулист, умоляюще протягивает к барыне руки, а она собачку кормит сахаром… Ага! Какова темка? Умеет Ревуцкий фантазировать?

— Я согласен на любой сюжет, — поспешил сказать Левитан, заметив недовольство на лице заказчика.

— Ах вы… неловкий! — воскликнул Ревуцкий. — Да вещицу такую с руками оторвет покупатель! Он ведь любит лунные ночи, любовные сцены, холодную барыню… Он ведь понимает, что холод-то напускной… Под платьицем-то все горит… Ночью пришла… Павильон сзади… Дверка туда гостеприимно отворена… Пожалуйте, милости просим…

Левитан взял кисти и смотрел в пол.

— А то валяйте под Шишкина, — не унимался Ревуцкий. — Вон висит с него копия моей работы. — Он показал на стену. — Лес, конечно, надо изменить. У него ели, вы на память катните сосны, у него