"Москва" над Берлином - Борис Николаевич Масленников

По ходу полета провожу навигационные измерения, определяю параметры ветра на высоте полета, уточняю данные на бомбометание: боевой магнитный курс — БМК, боевой угол разворота прицела — БУРП, угол прицеливания. Последний устанавливаю на прицеле. Одновременно в его механизм ввожу значения скорости и направления ветра. Если мои расчеты верны, то выработанный автоматикой прицела угол прицеливания на боевом курсе будет равен расчетному. Это — для контроля. Проверим. Так. Для бомбометания все подготовлено. Прошло пятьдесят минут полета… Впереди справа просматривается голубая гладь Балтийского моря. И на его фоне — громадный серочерный столб дыма. Это — Кенигсберг. А дым — это след штурма города-крепости нашими войсками. И пехотой. И артиллерией. И более всего — авиацией: ни один, самого крупного калибра, артиллерийский снаряд не создавал столько разрушений, огня и дыма, сколько полутонные и тонные бомбы, которыми уже несколько десятков дней и ночей бомбардируют мощнейшие фортификационные сооружения в системе обороны этого города наши самолеты, в том числе и самолеты Ту-2. Страшная картина разрушения, даже когда ее видишь с высоты нескольких километров. А на земле?! Пролетели еще пятнадцать минут. Кенигсберг — точно в правом створе, на одной линии с ведомыми самолетами правого звена. Внимательно следим за маневрами звена Бабурова и, не менее внимательно, за воздухом. Истребителей противника не видно. Порядок. Выполняем маневр бабуровского звена — заход всей группы на начало боевого пути — НБП. Впереди, чуть справа, просматривается цель — Розенберг, он расположен полукольцом по берегу небольшой бухты залива Фришес-Гафф. Над Розенбергом, несколько ниже нас, — гроздья разрывов вражеских зенитных снарядов, через которые девятка за девяткой проходят и наносят бомбовые удары следующие от НБП самолеты других полков. И к НБП с нескольких направлений подходят колонна за колонной девятки бомбардировщиков. Очевидно, бомбардировочный удар по окруженной немецко-фашистской группировке наносит не только одна наша воздушная армия.　

НБП — характерный ориентир, один для всех. И его требуется проходить точно, секунда в секунду. Что мы и делаем — штурманом-то у Бабурова Миха Янин! И в тот же момент, почти одновременно, как по команде, из выхлопных патрубков двигателей самолетов вырываются кольца черного дыма. Это, вслед за Бабуровым, на всю «железку», в режим форсажа перевели двигатели летчики всех самолетов полка. Скорость — максимальная.　

Как и договорились, я слежу за правой полусферой строя девятки, в основном за самолетом Бабурова, Иван — за самолетом Жукова. Мы — на боевом пути, самом важном и ответственном участке боевого полета.　

Наши мозг и память, слух и зрение, наши чувства боевого товарищества и взаимовыручки, долга и ненависти к врагу, принесшему так много горя всем нам; чувства мужества и, что скрывать, затаенного страха, все наше внимание, наши действия направлены единственно на одно: поразить цель — центр порта, который хорошо виден точно по курсу.　

Пусть рвутся залпы зенитных снарядов противника. Пусть атакуют нас «мессеры» и «фоккеры», сотрясает самолет лихорадочная дрожь оборонительных очередей крупнокалиберных пулеметов наших стрелков. Пусть даже самолет будет подбит. Все равно мы должны поразить цель.　

На боевом пути, да еще в составе группы самолетов, мы не имеем права изменять режим полета, особенно — курс, пока не сброшены бомбы и не зафотографированы результаты бомбового удара. Он, боевой путь, короток по времени — три-четыре минуты, но тем, кто находится на этом пути, каждая минута кажется часами…　

…Мы — на боевом пути, вдруг слышу голос Ивана: «Люки!», вижу, как распахиваются створки бомболюков у самолетов бабуровского звена — все это делается одновременно, мгновенно — я ставлю тумблер управления бомболюками в положение «открыто», рукоятку механизма «взрыв-невзрыв» в положение «взрыв». Наша «пятерка» вздрогнула, как автомашина, колеса которой на полном ходу наскочили на незамеченную шофером неровность дороги. Это — следствие аэродинамического удара, вызванного добавочным лобовым сопротивлением самолета воздушному потоку, возникшим при раскрытии бомболюков. Скорость-то около шестисот километров в час!.. Взглянув направо, я с удивлением замечаю, что правая ведомая машина звена Бабурова — игонинская «одиннадцатая», непонятно почему, начинает отставать от общего строя первого звена и как бы двигаться в обратном направлении по отношению к остальным самолетам девятки, пристраиваясь в левый пеленг к самолету Семенова — четвертым самолетом в правом ведомом звене. Ба! Да это Иван Дубских вместо открытия бомболюков выпустил шасси! Тумблеры управления шасси и бомболюками расположены рядом — вот Иван в волнении их и перепутал. Пока он исправлял свою ошибку, прошли какие-то доли секунды, а «одиннадцатая» метров на сто отстала от своего звена и очутилась на одной линии с ведомыми самолетов ведомых звеньев. Вот что значит возросший скачок — за счет выпуска шасси — лобового сопротивления самолета! «Одиннадцатая» на свое место уже встать не сможет — исчерпан запас скорости.　

Пристально смотрю в прицел. Цель «идет» нормально — строго по курсовой черте его оптики. И угол прицеливания его автоматика отработала тот же, что и расчетный; значит, мои предварительные расчеты выполнены правильно. За несколько мгновений до сбрасывания — все внимание самолету Бабурова.　

И вот, опять одновременно, слышу голос Ивана: «Бомбы!», вижу, как пошли вниз бомбы, сброшенные Михой Яниным с самолета ведущего девятки и нажимаю кнопку сброса бомб. Что бомбы сброшены — ощущается сразу: самолет резко подбрасывается вверх. Как-никак, а его вес уменьшился почти на двадцать процентов, равновесие между силой тяжести и подъемной силой самолета, существующее в горизонтальном полете, тоже резко изменилось в пользу подъемной силы, вот она-то и подбросила нашу «пятерку» вверх. Ощущение привычное.　

…Да-а, на боевом пути нервное и физическое напряжение экипажа достигает высочайшего накала. Тут все решают мгновения. И — целеустремленные, осмысленные, предельно четкие действия каждого его члена.　

Но почему-то странные и ненужные вроде мысли — как будто ты сам себя наблюдаешь со стороны — посещают тебя в эти мгновения. Ну, зачем, скажем, мне думать об аэродинамических ударах или неравновесии силы тяжести и подъемной силы, когда надо было думать только о том, как лучше выполнить боевое задание? Зачем было думать об ошибке Ивана Дубских, выискивать ее причину, когда требовалось только прицеливаться и сбрасывать бомбы?　

А вот сейчас, когда после сброса бомб, развернув прицел на 180° и убедившись, что ни одна бомба не зависла, все они сброшены на «взрыв», а затем, переместив индекс углов визирования прицела на величину угла отставания бомб и держа большой палец правой руки на кнопке