Локомотивы истории: Революции и становление современного мира - Мартин Малиа

теологии Божьей милости, проповедуемой Св. Павлом и Св. Августином. Им двигал также швейцарский национализм, выражавшийся в протестах против найма иностранными державами — Папством и Францией — швейцарских солдат. В зрелой его доктрине сочетались твёрдое упование на неопосредованную милость Бога с радикальным неприятием мессы и буквального толкования библейских заповедей. К такой теологии примешивались сильное чувство общинной солидарности и практическая забота о гражданской этике в Эразмовой манере. По его собственным словам, «христианин есть вместе с тем верный и хороший гражданин, а христианский город есть не что иное, как христианская церковь»[81]. Хотя Цвингли приступил к реформаторской деятельности в Цюрихском соборе ещё в 1519 г., он продвигался вперёд не спеша, с помощью аргументации и дебатов, желая привлечь на свою сторону магистратов. Поэтому цюрихская и вообще швейцарская Реформация развивалась путём многочисленных постановочных «диспутов» между сторонниками старой и новой веры. Когда почва была таким образом подготовлена, городской совет официально ввёл реформу в 1523 г. Пример Цюриха фактически можно рассматривать как архетип городской Реформации.

Такая Реформация, кроме того, изменяла отнюдь не только вероучение и литургию — она производила значительные институциональные преобразования. В досовременной Европе смена теологии влекла за собой смену экклезиологии, а это глубоко затрагивало общество в целом. И в городах, и в княжествах Реформация уничтожила параллельную систему церковного управления. Первыми исчезли монашеские ордена — международная сеть, служившая оплотом папской власти. Их солидное имущество и наделы частью отошли светским властям, частью — таким организациям, как больницы и благотворительные «общие кассы», которые заводили теперь в городах. Эти перемены коснулись 10–30% собственности в охваченных процессом областях. В то же время была упразднена тщательно разработанная система церковных судов, в юрисдикции которых находились не только проблемы ереси и морали, но и вопросы брака, наследования, социальной помощи, соответствующей эпохе, — все эти функции отныне возлагались на светские власти. Правонарушения, совершённые представителями духовенства, теперь также рассматривались не в специальном церковном суде, а в гражданских судах. В реформированных городах священники больше не составляли отдельную касту, а перешли в разряд обычных горожан. Записи актов гражданского состояния населения, l^tat civil, стали вести муниципалитеты. Каноническое право, насколько оно ещё сохранялось, было подчинено гражданскому. Не случайно Лютер драматически продемонстрировал свой окончательный разрыв с Римом, предав огню «Свод канонического права». Наконец, лютеранское духовенство не заседало в территориальных собраниях сословий, хотя клирики, разумеется, остались в рейхстаге и собраниях католических регионов.

Вообще эти перемены вели к значительному обмирщению общества. Но можно ли их назвать секуляризацией? Потенциально — да, в действительности — нет. В долгосрочной перспективе Реформация, расколов «христианский мир», сделала каждую из его частей более уязвимой, однако очевидным это станет не ранее конца XVII в. На ближайшее же будущее она сильно укрепила светскую власть над церковью, как видно на хрестоматийном примере Цюриха, где руководство церковью, по сути, перешло в руки городских магистратов. И всё же подобная секуляризация была скорее мнимой, чем реальной, поскольку Цвингли, а затем его преемник Буллингер так умело управляли городским советом, что реформированный Цюрих по праву именовали теократией; к аналогичному режиму явно стремился и Буцер в Страсбурге. В краткосрочной перспективе общество Реформации оставалось преимущественно «благочестивым». Тем не менее институциональная зависимость реформированной церкви от светских магистратов ставила продолжительность этого «благочестия» под сомнение. Проблему окончательно разрешил Кальвин, наделив реформированную церковь структурами, которые обеспечили ей институциональную независимость. Только на такой основе новая церковь могла добиться прочного преобладания в обществе, что, в конце концов, являлось общей теократической мечтой реформаторов.

Schwarmerei[82]

По мере внедрения в городах «магистерской» Реформации Лютера и Цвингли формировалось её радикальное «левое» крыло. Оба течения развивались параллельно, приведя к бурным событиям 1525 г. и Мюнстерской коммуне 1534 г. Зародилось и то, и другое в ближайшем окружении Лютера в Виттенберге, когда сам он находился в замке Вартбург. Очевидно, что смещение центрального элемента теологии от церковных таинств к sola fide и sola scriptura требовало и новой экклезиологии. Однако до Вормса Лютер для её разработки ничего не делал. Тем не менее к 1521 г. в результате его успешного противостояния императору и папе существующая церковная структура стала рушиться по всей южной Германии. Одним из показателей этого послужило прибытие в том же году в Виттенберг трёх плебейских «пророков» из шахтёрского городка Цвиккау, куда из-за Рудных гор просочилось гуситское влияние. «Пророки» требовали отменить крещение детей, призывали к упразднению духовенства и предрекали скорое наступление конца света, заявляя, что им открыл это Святой Дух. Одновременно коллега Лютера, богослов Андреас Карлштадт, с одобрения городского совета начал проводить богослужения на немецком языке, запретил использовать иконы и женился, демонстративно отвергнув обет безбрачия духовенства. Общественный энтузиазм в связи с такими переменами вылился во всплеск иконоборчества — первое проявление насилия в ходе Реформации. По возвращении в Виттенберг в марте 1522 г. Лютер, неприятно удивлённый событиями, немедленно отменил последние нововведения и принялся проповедовать постепенность перемен. Карлштадта перевели в один из сельских приходов, где он ударился в популизм. Называя себя «брат Анди», он сменил церковное одеяние на обычное платье, частично перевёл богослужения на немецкий язык, а в проповедях делал особый упор на социальное недовольство народа. Его идеология также приобрела более радикальный характер: он отказывался крестить детей и открыто спорил с Лютером, который отстаивал идею «истинного присутствия» в таинстве причащения[83]. Подобно всем реформаторам с довольно ограниченной программой, Лютер, бросив вызов, породивший смуту, был оттеснён на второй план «левыми» энтузиастами, чьи программы отличались куда большим радикализмом.

Ещё более значительную угрозу лютеровской Реформации представлял Томас Мюнцер. До 1523 г. он позиционировал себя как последователя Лютера. Однако вмешательство Лютера в Виттенберге с целью затормозить реформы настроило Мюнцера против него. Тут же объединившись с Карлштадтом, Мюнцер вскоре обвинил Лютера в предательстве дела обновления «христианского мира», которое тот сам же начал. В конце концов, Мюнцер обрушился в печати на «сладко живущую плоть виттенбергскую» и «Доктора Лжеца». Для Лютера, в свою очередь, он превратился в «слугу Сатаны», ничем не лучше папы-Антихриста. В его глазах пророки-радикалы были Schwarmer («фанатиками» или «энтузиастами»), в буквальном смысле слова «сосудами Божьего гнева», а их пророчества — заблуждением. Schwarmer действительно представляли собой enragёs («бешеных») эпохи Реформации. Так лютеранское движение с самого начала столкнулось с вызовом со стороны своего радикального «двойника». Всего за пару лет после выхода трёх основополагающих трактатов 1520 г. Реформация показала свой радикальный потенциал во всей красе.

Хотя недолгая карьера Мюнцера поистине впечатляет, на деле остаются вопросы, был ли он