Собрание произведений в 2 томах. Том I (изд. 3-е) - Леонид Львович Аронзон

[Мы — люди, мы — Твои мишени,

не избежать Твоих ударов.

Страшусь одной небесной кары,

что Ты принудишь к воскрешенью.]

Столь одиноко думать что,

смотря в окно с тоской,

— Там тоже Ты. В чужом пальто.

Совсем-совсем другой.

〈1969〉

131

Всё лицо: лицо — лицо,

пыль — лицо, слова — лицо,

всё — лицо. Его. Творца.

Только сам Он без лица.

1969

132

Благодарю Тебя за снег,

за солнце на Твоём снегу,

за то, что весь мне данный век

благодарить Тебя могу.

Передо мной не куст, а храм,

храм Твоего КУСТА В СНЕГУ,

и в нём, припав к Твоим ногам,

я быть счастливей не могу.

〈1969〉

133

Не ты ли, спятивший на нежном,

с неутомимостью верблюжьей

прошёл всё море побережьем,

ночными мыслями навьюжен?

И не к тебе ли без одежды

спускался ангел безоружный

и с утопической надеждой

на упоительную дружбу?

Так неужели моря ум

был только ветер, только шум?

Я видел: ангел твой не прячась

в раздумье медленном летел

в свою пустыню, в свой надел,

твоим отступничеством мрачный.

〈1969 или 1970〉

134

Здесь ли я? Но Бог мой рядом,

и мне сказать ему легко:

— О, как красива неоглядность

и одиночество всего!

Куда бы время ни текло —

мне всё равно. Я вижу радость,

но в том, что мне её 〈не〉 надо:

мне даже сниться тяжело.

Однако только рассвело,

люблю поднять я веко, око,

чтобы на Вас, мой друг, на Бога,

смотреть и думать оттого:

— Кто мне наступит на крыло,

когда я под Твоей опёкой.

〈1969 или 1970〉

135

Отражая в Иордане

непонятный людям танец,

душа летает мертвеца.

Теперь покойник — иностранец:

кусок спины, кусок лица.

Душа цела. Душа бойца

нас вопрошает: «Изральтяне,

кто отомстит меня, юнца?»

«Я, — отвечаем мы, — за нами,

за нами — мы. Нам нет конца,

на сыновьях лицо отца,

и впереди нас только знамя

с небес смотрящего Творца,

и знамя это — небеса!»

〈1969 или 1970〉

136

Пойдёмте: снег упал на землю.

〈1969 или 1970〉

137

Страх!

трах!

рах!

ах!

х!

Трёмсмерть

Смерть

мерть

ерть

рть

ть

ь

〈1969 или 1970〉

138

Сквозь форточку — мороз и ночь.

Смотрю туда, в нору.

А ты, моя жена и дочь,

сидишь, не пряча грудь.

Сидишь в счастливой красоте,

сидишь, как в те века,

когда свободная от тел

была твоя тоска.

Вне всякой плоти, без оков

была твоя печаль,

и ей не надо было слов —

была сплошная даль.

И в этой утренней дали,

как некий чудный сад,

уже маячили земли

хребты и небеса.

И ты была растворена

в пространстве мировом,

ещё не пенилась волна,

и ты была кругом.

[Крылатый зверь тобой дышал]

и [пил тебя в реке],

и ты была так хороша,

когда была никем!

И, видно, с тех ещё времён,

ещё с печали той,

в тебе остался некий стон

и тело с красотой.

И потому закрыв нору,

иду на свой диван,

где ты сидишь, не пряча грудь

и весь другой дурман.

〈1969 или 1970〉

139

Как бы скоро я ни умер,

всё ж умру я с опозданьем.

Я прикован к этой думе

зря текущими годами.

Я прикован к этой думе.

Все другие — свита знати.

Целый день лежу в кровати,

чтобы стать одной из мумий.

〈1969 или 1970〉

140

Глупец, ты в дом мой не вошёл,

где всё изысканно и умно.

Здесь иногда под сводами висят холсты, картоны, графика Михнова, приличная Флоренции и Лувру,

по вечерам Глен Гульд или Казальс играют Баха,

можно угадать и угодить на читку вслух стихов,

из авторов тут популярен Данте, кроме него: из Библии стихи, сегодня, например, был Хлебников у власти;

хозяин дома тоже стихотворец.

Теперь ты видишь, сколь ты глуп, дурак.

Глупец, ты не знаком с моей женой, а если и знаком, то глуп тем паче, что познакомясь, с ней не переспал: Семирамида или Клеопатра — все рядом с ней вокзальные кокотки, не смыслящие в небе и грехах!

1970

141

Красавица, богиня, ангел мой,

исток и устье всех моих раздумий,

ты летом мне ручей, ты мне огонь зимой,

я счастлив оттого, что я не умер

до той весны, когда моим глазам

предстала ты внезапной красотою.

Я знал тебя блудницей и святою,

любя всё то, что я в тебе узнал.

Я б жить хотел не завтра, а вчера,

чтоб время то, что