Благородство духа. Утраченный идеал - Роб Римен

Первым захожу я в наполовину заполненный ресторан, где для нас заказан столик у окна. Держа в руке бокал шардоне, смотрю на одинокую статую Свободы, которая светом в ночи словно охраняет город. Из глубины ресторана доносится фортепьянная музыка Дон Сальвадора, — его I'll Be Seeing You [Я буду видеть тебя] звучит более меланхолично, чем когда-либо, — я жду своих двух гостей.

Да, именно двух! Ибо таково было следующее неожиданное событие. За несколько дней до моего отъезда позвонила Элизабет. После ее «Как дела? Мы, значит, вместе обедаем?» она спросила, доводилось ли мне слышать о Джозефе Гудмене.

— Боюсь, что нет. А что, я должен был его знать?

— Нет. Он очень замкнут, не так уж много людей его знают. Но это мой старый друг, он знает, что я еду в Нью-Йорк, и очень хочет со мной повидаться. Было бы просто замечательно, если бы ты с ним познакомился. Ты не против, если я приглашу его к нашему обеду?

— Ну конечно! Но, может быть, ты расскажешь мне немного о нем?

Когда Элизабет в 1938-м эмигрировала с родителями в Америку, то все еще собиралась стать концертирующей пианисткой. Для этого она каждый день ездила из Принстона в Нью-Йорк заниматься у Изабеллы Венгеровой, прославленной русской пианистки и педагога, преподававшей в Кёртис-институте в Филадельфии Среди ее учеников, помимо Элизабет, был и Джозеф Гудмен. Джо был на три года моложе Элизабет, также прибыл из Германии и, как позже выяснилось, на том же пароходе Ньиу Амстердам, который пришвартовался в нью-йоркской гавани 24 сентября 1938 года. Правда, Джо плыл третьим классом, на промежуточной палубе. И без родителей, которые остались в Германии и которых он с тех пор больше не видел. Элизабет же, вместе со своими знаменитыми родителями, делила трапезы с капитаном. По словам Элизабет, Джо был блистательным пианистом: «Послушал бы ты, как он играет Hammerklaviersonate [Сонату для молоточкового фортепиано] ор. 106 Бетховена». Эта музыка была создана для него. Никто не играл так эту сонату, как Джо. Молодой Джо был столь же замкнут, сколь и блистателен. Элизабет, которая испытывала к нему симпатию и заботилась о нем, сумела в конце концов завоевать его доверие. Между ними возникла совершенно особая дружба — до тех пор пока Элизабет, убедившаяся, что не обладает талантом Джо, через полгода не отказалась от своей мечты стать пианисткой. Элизабет полюбила Джузеппе Борджезе, который был на тридцать шесть лет старше ее. Вместе они хотели осуществить свой идеал: создать всемирную конституцию, всемирную федерацию, чтобы обеспечить мир во всем мире. Хотя Элизабет заверила Джо, что с ее замужеством в их дружбе ничего не изменится, он не появился на ее свадьбе и исчез из ее жизни.

По чистой случайности в конце 60-х она увидела его продавцом в одном из антикварных магазинов Нью-Йорка, в окрестностях Четвертой авеню. Борджезе к тому времени уже умер, и Элизабет жила и работала в Санта-Барбаре, в Калифорнии, где — до того, как занялась вопросами экологии, — руководила Центром изучения демократических институций. Джо, который так и остался холостяком, отказался от попыток сделать карьеру пианиста и теперь отдался своей второй страсти: книгам.

— Ты больше не играешь?! — Она знала его нелегкий характер и поэтому была не особенно удивлена тем, что, по всей вероятности, он ни с кем не мог ужиться надолго. Но чтобы человек, рожденный для музыки, больше не музицировал? Элизабет едва ли могла в это поверить.

— Этим не проживешь, Элизабет. Хотя иногда я сочиняю.

На вопрос, можно ли ей увидеть что-либо из его сочинений, он ответил:

— Может, попозже. Не знаю, действительно ли оно того стоит.

Джо нравилась его новая жизнь, прежде всего потому, что давала ему время для чтения. Одно из своих собраний он особенно ценил: произведения американского поэта Уолта Уитмена…

— Ты должен понять: то, что мой отец значит для меня, Уолт Уитмен значит для Джо, — сказала Элизабет. — Наряду с музыкой, это его величайший герой и его величайшая страсть. Быть может, Уитмен захватывает его больше, чем тебя — творчество моего отца.

— А у него не было книг Томаса Манна?

— Только одна, Doktor Faustus, и еще две лекции, к которым отец особенно был привязан: Von Deutscher Republik [О Германской республике] и Vom zukünftigen Sieg der Demokratie [О грядущей победе демократии]. И как ты думаешь, почему именно эти лекции?

— Вероятно, потому, что твой отец цитирует там Уитмена.

— Да! Может быть, ты такой же сумасшедший, как Джо. Как бы то ни было, я рада, что вы с ним познакомитесь.

— А он еще работает в антикварном магазине? Тогда я с удовольствием зайду туда, раз уж я здесь, в Нью-Йорке.

Но магазин больше не существовал. В середине 70-х годов его владельцу пришлось убедиться в отсутствии у предприятия цветущего будущего, и Джо пришлось искать другую работу. Он снова сделался пианистом, выступая на круизных судах, плавающих вдоль западного побережья Мексики.

24 апреля 1978 года, в день своего шестидесятилетия, Элизабет получила по почте конверт, содержавший два сюрприза. Джо положил для нее на музыку стихотворение Уолта Уитмена, присовокупив к нему объявление о рождении своей дочери. На карточке было написано: «Now all is well. The little girl is beautiful. I feel peace and happiness» [ «Теперь всё прекрасно. Малышка великолепна. Я обрел мир и счастье»].

Хотя Джо вместе с женой-певицей и маленькой дочерью продолжал плавать вдоль тихоокеанского побережья, а Элизабет получила профессуру в Галифаксе, их контакт не прервался. «О’кей, ты видишь перед собой Атлантику, а я Тихий океан, но эти океаны в любом случае связывают нас друг с другою), — сказал он ей в разговоре по телефону. И впервые за сорок лет у Элизабет появилось ощущение, что у него всё в порядке. Он объявлялся раз в несколько месяцев, спрашивал Элизабет о ее работе и с упоением рассказывал о своем ребенке. Но в начале 1988 года пришла грустная весть. Его дочь, которой тогда было уже десять лет, умерла от какой-то тропической болезни. Две недели она была в лихорадке, и врачи так ничего и не смогли сделать. Джо был убит, а Элизабет чувствовала себя так, словно потеряла собственного ребенка, хотя она ни разу не видела эту девочку. Два года спустя Джо перебрался в Нью-Йорк. Его брак, по-видимому, не выдержал тяжелой депрессии, в которую он безнадежно впал. И словно этого было