Выжившая. Дневник девушки из Варшавского гетто - Мириам Ваттенберг

Хотя Ваттенберги являлись беженцами, им удалось сохранить немного денег и ценностей. Они также получали почту и посылки от родственников в Штатах, и миссис Ваттенберг как американской гражданке поначалу разрешалось покидать гетто. Когда в ноябре 1940 года немцы официально закрыли еврейский квартал в Варшаве, объявив его гетто, Ваттенбергам посчастливилось остаться в своей квартире по адресу ул. Сенная, 41, что на углу улицы Сосновая в гетто. Дом входил в зону, именуемую «Маленьким гетто», на южной границе гетто. Их окна во двор выходили на «арийскую» сторону гетто, где еще можно было видеть свободно гуляющих людей.

Маленькое гетто стало привилегированным кварталом. Гутман отмечает: «Несмотря на то что гетто приняло лозунг «все равны», некоторые люди были «более равными», чем другие, и этот дисбаланс ощущался и на улицах. Некоторые улицы, такие как Сенная и Хлодная, считались зажиточными секторами. Квартиры там были больше, движения меньше, и, главное, люди относительно сыты. На улицах жили ассимилированные евреи… и богатые евреи, которым удалось сохранить часть своего богатства».

Мэри знала об этом неравенстве и о том значении, которое богатство играло в жизни гетто.

Ее осведомленность о коррумпированности юденрата также очевидна из более поздней записи, после того как она и ее семья переехали в квартиру на Хлодную, 10, расположенную прямо у западных ворот гетто, у пешеходного моста через улицу Хлодная. Она писала: «Состоятельные люди, которые могли позволить себе подкупить чиновников из жилищного хозяйства, получали лучшие квартиры на этой улице с многочисленными большими современными домами. Улицу Хлодная обычно считают «аристократической» улицей гетто, как и улицу Сенную в начале».

Хотя Мэри часто испытывала неловкость из-за привилегий и защиты, предоставляемых ее семье, ей также хотелось забыть об окружающем ее ужасе, и со свойственной юности стойкостью она адаптировалась к жизни во время оккупации. Несколько лет назад Вишневич взял интервью у человека, выжившего в гетто и сейчас пребывающего в Соединенных Штатах: «Люди думают, что гетто было как в кино: постоянный, беспощадный террор. Но это было совсем не так. Нас всегда окружал террор, но мы вели нормальную жизнь рядом с ним. В гетто случались флирт, романы, концерты, театральные представления. Люди ходили в ресторан, в то время как за рестораном кто-то умирал. Нормальное и ненормальное постоянно переплетались».

Именно такая жизнь описана на страницах дневника Мэри.

Многие из ее молодых друзей из Лодзи также бежали в Варшаву. Летом 1940 года директор ее лодзинской гимназии, доктор Михаэль Брандштеттер, вместе с несколькими преподавателями возобновил в Варшаве нелегальные занятия. Чтобы окончить учебу, студенты тайно встречались два раза в неделю в безопасном доме Ваттенбергов. Школа была доступна только для привилегированных, потому что обучающиеся в учебных группах обычно должны были платить учителям от тридцати до сорока злотых в месяц.

По мере того как число беженцев увеличивалось, а условия становились все более и более тяжелыми, евреи в Варшаве приступили к созданию сети организаций помощи и самопомощи в еврейском квартале. Стремясь внести свой вклад, Мэри и ее одиннадцать друзей из Лодзи основали клуб для сбора средств на помощь. Вскоре по просьбе представителя Объединенного распределительного комитета они решили устроить музыкальное шоу. Они называли себя «Лодзинской художественной группой» (Lodzki Zespol Artystyczny), или, по-польски, LZA, чьи буквы, по ее мнению, соответственно образовывали слово «слеза».

В одном документе, извлеченном из архива «Онег Шаббат» (Oneg Shabbat), говорится о «привилегированной» молодежи гетто, в основном о беженцах из Лодзи и соседних городов, которых в нем пренебрежительно называют «золотой молодежью». В своем дневнике Мэри описывает походы в кафе на улице Сенная, где они пели, и на представления в театре «Фемина» с Ромеком, прогулки, которые резко контрастируют с положением голодающей молодежи и детей в гетто. Даже клуб LZA, который был создан для сбора средств для бедных, явно приносил молодежи, руководившей им, долгожданное облегчение от ужасов, которые они видели вокруг себя, поскольку Мэри писала, что они «весело проводили время», ставя свою пьесу, которая имела большой успех. Однако она оставалась чувствительной к этому неравенству и к растущему отчаянию в гетто. Всего несколькими неделями ранее она отмечала, что посетила дом для беженцев, где увидела полуголых, немытых детей, апатично лежащих повсюду. Одна девочка посмотрела на нее и сказала, что хочет есть. С присущей ей откровенностью она призналась в своем дневнике: «Меня одолевает чувство крайнего стыда. В тот день я поела, но у меня не было куска хлеба, чтобы дать этому ребенку. Я не смела смотреть ей в глаза».

В другом трогательном отрывке она написала о «мечтающих о хлебе» на улицах, чьи «глаза затянуты туманом, принадлежащим другому миру». Она пояснила, что «обычно они сидят напротив витрин продовольственных магазинов, но их глаза уже не видят хлеба, который лежит за стеклом, будто в каком-то далеком недосягаемом раю». В той же записи она также выразила вину за свои привилегии, заключив: «Я стала очень эгоистичной. Пока я еще в тепле и сыта, но кругом столько нищеты и голода, что я начинаю ощущать себя несчастной».

Авраам Левин, погибший автор дневников из гетто, описал огромные контрасты между более обеспеченными обитателями гетто и многими тысячами людей, страдающих от бедности, болезней и голода: «Страшнее всего смотреть на гетто с его толпами изможденных лиц, на которых высохли все краски. Некоторые из них имеют вид трупов, которые находились в земле несколько недель. Они настолько ужасны, что заставляют нас инстинктивно содрогаться. На фоне этих буквально скелетоподобных фигур и в атмосфере всепоглощающего уныния и отчаяния, глядевшего из каждой пары глаз, определенного типа девушки или молодые женщины в толпе прохожих, надо сказать, немногочисленные, потрясают своим сверхизящным одеянием… Гуляя по улицам, я наблюдаю это болезненное изящество, и мне стыдно даже перед самим собой».

Как напомнил будущим историкам другой публицист из «Онег Шаббат», хотя эта привилегированная молодежь жила сравнительно благополучно, «тем не менее и на них повлияли условия военного времени, которые отрицательно изменили их жизнь».

Богатство и привилегии в гетто влияли не только на жилье и образование. Мэри обнаружила, что они играли свою роль в защите жителей от трудового лагеря и помогали получить самые желанные рабочие места. Она сама явно столкнулась с внутренней моральной дилеммой, когда осенью 1941 года узнала, что юденрат предлагает практические курсы по таким предметам, как металлургия и прикладная графика, недалеко от ее дома на улице Сенная. Курс должен был длиться шесть месяцев, а обучение стоило двадцать пять злотых. Когда она пошла записываться