Возраст Весны - Саша Немировский

В её свете, внизу, в неге  красавицы разводят бёдра.

Эпоха гордо 

подымает ввысь 

столбы стволов — столетние колонны  деревьев, что мысль  о времени презрев в своей спеси, несут собор под куполом листвы. Как вдруг пронзает вены, пучит 

кровь сирены 

полицейской звук  

(на терцию от «си»).

Здесь лучше 

мо́лится своим, не посторонним, не выходя за поколенья круг. Богам плевать, как выглядят кресты.

Нескучный  

город —

джаз над Мехико‐Сити. Седой саксофонист в надорванной  

рубахе плывёт звуками по узкой улочке. Над ним — Спаситель    разнимает тучи.

(14.08.22)

С А Ш А Н Е М И Р О В С К И Й

SAN FELIPE

Между пивной и «Ла Вакитой» дорога ниткой  

режет пляж.

От солнца шляпкою прикрыта   

смуглянка:  ножки, даль, пейзаж.

Переживая Сан‐Фелипе, под кружку с пальмой на холме, где, рукотворный, он насыпан  над полем гольфа. Где вполне  пространство моря в окна вхоже, где ширь отлива икры гложет, покуда до глубин дойдёшь, я был однажды... Светлый боже, ты память эту не тревожь. Пусть будет чистая страница: е 1 mbarcadero, юбки, лица, баркас рыбацкий вдаль стремится, и грузовик: колёса‐спицы, корыто 

лодки на прицепе 

и бирюзовой глади дрожь.

Между пивной и «Ла Вакитой» в прицеле 

объектива, чуть размыто: собаки, мусор, арка взмыта. Шумят, торговлей перевитый, базар, заправка, магазин. Среди покупочных корзин  

кружится Мексики сомбреро 

над кактусом. Над тем, наверное, что местное являет древо  

и сотню лет цветёт один.

____________________________________________________________________________________ 1 Набережная (исп.)

Б Л О К Н О Т Х У Д О Ж Н И К А

 

Что ресторанчик «Ла Вакита»? В нём ресторанщик — волокита, видать, бывал до всяких дам. С тех пор обрюзг, стареет сам, но обаятельный, каналья. Ему б в кино,

его б снимали,

но в Сан‐Фелипе — где ж оно?

Окно 

и рядом стол накрытый. В волнах играет  1 la vaquita. Закат лучами пики выткал  

на панораме дальних гор. Пивная, громкий разговор  стекает пеною по кружке, о чём — не разобрать — не русский. Вдоль моря розовеют спуски, простор                                                                                         вздыхает ветра сушью 

по преходящему в насущном.

(07.03.21)

 

____________________________________________________________________________________ 1 Разновидность дельфина

С А Ш А Н Е М И Р О В С К И Й

            ПОПЫТКА К ПОБЕГУ 

На жёлтое жаркое солнце, где жареный окунь на жертву к обеду, где на жёрдочке птичка зовётся 

(а  кто его знает, как эта порода зовётся?) — уеду.

Там люди с открытым лицом, не стесняясь, по пляжу   гуляют.

И в платьице девушка с кожей  

солёной —

загар над рубцом,

безрассветно знакомым, что даже  

подушечки пальцев его вспоминают.

Там треском  

цикады оркестру  

пытаются вторить.

Веранда, огни, ресторан, выходящий на море.

Собирай чемодан.

От заснеженной ночи  

убегай без оглядки 

туда, где гобой обещает порочность. Где тряпки  

одежд дорогих однора́зовы, то есть о́дно‐сезонны. Где жёлто‐зелёно  

по косточке режется манго, чтоб после размазанным  

быть по губам поцелуем.

Б Л О К Н О Т Х У Д О Ж Н И К А

Я рисую  

желанья картинку.

Здесь, на севере зимнем, противном.

Это небо над Мексикой  

никак не вмещается в рамку, ну, а купленный персик, с невызревшим вкусом, надкушен впустую.

(20.12.20)

С А Ш А Н Е М И Р О В С К И Й

LAS CABOS БЛЮЗ 

Городок, приколотый   бабочкой  

рыжих крыш на гербарий горбатых гор. Радующий глаз прикол  

стройных конечностей в тапочках, от уголков бикини  

к щиколоткам, где пробор  песка.

И, прикинь, над ними, над розовыми хребтами — Рождественская звезда.

Щёлкая замками,

торговец сворачивает киоск украшений  и фруктов.

На шею  

повешенный поднос — безразмерной книгой. Взгляд в море Кортеса. Пальма, подметающая закат над бухтой. В основании ствола: амиго   с гитарой, сомбреро — нимбом.

Сбор туристского песо.

Без интереса 

к людям, принимающим меры, пеликан наблюдает движенье рыбы. Его ужин шевелит плавниками  

на подносе прибрежного мелководья, какая‐то будет первой. Остальные — останутся, испуганы облаками. В природе,

подчинённой законам пищи,

             жизнь — это искусство не оказаться нищим.

(09.01.21)

Б Л О К Н О Т Х У Д О Ж Н И К А

ГОРОДСКОЙ ПЕЙЗАЖ 

Утро. Тротуар. Перекрёсток. Блондинка. Кепочка.

Из под неё волосы. Разбросаны, спускаются вдоль тонкой шеи 

на плечи.

Далее, облегающая грудь футболка, талия, открытые стройные ножки, спортивные шорты в обтяжку. Она бежит вдоль проволоки  

заборчика вокруг стройки. За заборчиком трактор. Возможно,

углубляет траншею.

Роет. Вдруг замер.

Тракторист увидал внешний фактор. Вздохнул тяжко.

Струйки  

воды из лопнувшей трубы потянулись по асфальту. Ковш застыл в воздухе 

Девушка огибает угол. Поют ляжки. А течь разливается  

всё больше. Посуху  

уже никак. Она удлиняет шаг, нога проскальзывает. Шмяк. Нет — шлёп. Удержалась. Грациозная рука на заборе. Но секция под её весом вдруг прогнулась. Всплеск.

Не верь опоре.

Повело.

Вода заливает площадь. Рванулась,

зацепилась футболкой. Треск  нейлона.

Тракторист выскочил из кабины на помощь. Судьба во взоре.

(27.04.24)

С А Ш А Н Е М И Р О В С К И Й

ЗАВИСТЬ 

Научиться ловить рыбу, переехать в Орегон или в Вайоминг. Послать всё на.

Зимой охотиться на кари́бу 

либо 

на зайцев 

и в местном пабе не встречать незнакомцев, кроме,

пожалуй что, самого себя. Не нужна   

станет половина гардероба, куча привычек,

две трети номеров,

живущих в мобильнике своей жизнью. Да и сам телефон решительно 

поде́лится местом с коробком спичек  в кармане, где будут болтаться оба. Различные 

темы потеряют значение. От бесед с соседями облысеет  

разговорный язык.

Будет время для книг, но чтение  

бестселлера 

не победит заката 

над гигантским вулканом, что чёрно‐белыми ледниками со скалами  отражается в окне под покатой 

крышей  

домика, который приник  к склону;

заката, что облака 

в массе  

вгоняет в стыд, судя по тону  отсвета.

Я, легко одетый,

лишний 

Б Л О К Н О Т Х У Д О Ж Н И К А

зритель, стою на террасе, где шкворчит на походной плитке  

рыбка,

та самая, что недавно еще плескала.

(31.07.23)

С А Ш А Н Е М И Р О В С К И Й

КЛАССИКИ ПО ФРЕЙДУ 

Quod licet lovi, non licet bovi*

Дорогая,  представляю, что бы было, встреться мы сколько‐то лет назад. Поэт (тоже Александр) не написал этого про Людмилу, а другой Александр не добавил в «Алые Паруса». Стыло бы 

приготовленное жаркое, за окном выла бы 

непогода.

Королевская кровать гордо бы, как корабль,

задирала корму на штормовой волне. Расплескалось бы  "золотое, как небо" содержимое бокала, о чём писал другой Александр, разбиравшийся в этом тоже, вполне.

Было бы это грехом? – чтобы ты понимала, — зависит от точки зрения. Быть может, грех то, что ничего не произошло? Александры не написали своей версии продолжения    не потому, что слов не было для предложения, а потому, что далее их смела сила воображения, которому уже всё было разрешено.

Потому что талия, прижатая так, что кожа   становится под рукой воском, требует другой реалии, куда искусство слова, в бессилье своём, не вхоже. Что было бы, если б мы были моложе? Не узнать, ибо только сломав правила, можно выйти за листа плоскость.

 

_______________________________________________ * Что позволено юпитеру, не позволено быку (лат)

Б Л О К Н О Т Х У Д О Ж Н И К А

Итак, то, что автору не по праву или  по роли вообще не сделать, ибо процесс создания не терпит лишнего, — герою пристало.

И потому, Александр (см. выше), выдал красавицу за Руслана. Пускай тот восхищается точёностью  

стройных ножек, охватом стана, белизной тела,

бесед учёностью,

где‐нибудь в степи, да под шатра крышей. Пускай треск разрываемого сарафана  будет слышен,

порою,

громче, чем всплеск от розы, падающей в бокал "Аи".

Авторы, часто позже, ревнуют к герою, в кольчуге или же просто в свитере, прижимающему две твои 

и, делающему это на боку́, лёжа сверху, сидя, или просто стоя, (зависит, как горизонт юбки задран) Известно ведь, —  что дозволено быку, нехорошо Юпитеру.

                              Твой, Александр.

(12.05.24)

С А Ш А Н Е М И Р О В С К И Й

ДЖАЗ‐КАФЕ 

Что тебе расcказать про джаз‐кафе? Одно из последних, дыша́щих на ла́дан  строкой саксофона.

В местах, где, закон 

не нарушив, нельзя покурить. Да и ладно.

Открыто в weekend. На ковре — следы пятен.

Пожилой пианист — в пальцах прыть, знаменитый ударник, певица, тромбон (чуть невнятен.) скромно делают джаз на малёхонький зал. Из сифона 

за барною стойкой, за стенкой, в бокал  разливается эль, и патроны, смеясь и качаясь в синкопах, ногами стучат по паркету. В душном зальчике лето. Вот девчушка из прошлого века, забросив за спинку пальто, гонит воздух салфеткой. Тот веер её  

раздувает туман Миссисипи 

над  воронкой трубы, чтобы он  поднимался под люстру. Её кавалер, неуклюже рассыпав  закуску,

подначит в пространство: “Играй, не вникай!” Низкой крыши опоры‐столбы 

изогнутся стволами.

“Summertime”

Поплывёт. А он вспомнит теченье Невы. Время, место, где дым и туман в пополаме  покрывают буксирный тягач.

Б Л О К Н О Т Х У Д О Ж Н И К А

Как похоже дрейфует в стакане  

мартини маслина, проплывая от стенки  до стрелки,

где остров из кремня. То же синее небо и ясное 

солнце. То же «Летнее время», в котором и папа богач, да и мама прекрасна, и ты, моя бэби, не плачь.

(03.03.19)

С А Ш А Н Е М И Р О В С К И Й

НОЧЬ НАД ПУСТЫНЕЙ 

Пустыня хороша  

для ловли падающих звезд. Но вот моих желаний каша 

не успевает за мгновеньем. Всё в холостую.

В сомненье  

выбора пылинки светлый хвост, перша в глазах, сгорает бе́столку. В настое 

темноты лишь тишина листает  

во́лнами прибоя песка 

безлюдье.

И резко так   

мерцает чей‐то пост,

зажжённой лампочкой, похожей на звезду. Растянут на песчаном блюде 

дрожит небесный холст, когда, под силою мазка  волшебных пальцев,

брусок луны неторопливо всходит глыбой. Проста  

в пустыне жизнь — шакал за зайцем, орёл за мышью да рыбак за рыбой. Вон вдалеке ночной баркас 

гирляндою огней ведёт рассказ 

о том, что будет сеть и счастия треска  наутро явит мзду 

за мокрую работу.

Рыбак прядёт отсвет над тёмным Понтом. Пускай ему улов отяготит карман. Просевшая корма 

на розовом рассвете  

пускай не попадёт под лова квоту.

Б Л О К Н О Т Х У Д О Ж Н И К А

Когда в распетьи  

птиц нет места ни желаньям, ни словам, то различаешь их по звуков именам, не надо перья ворошить. Лети, непожеланная звезда, ты лучше знаешь, что ещё свершить. Лети и догорай над горизонтом.

(05.05.24)

С А Ш А Н Е М И Р О В С К И Й

ОТКРЫТКА ИЗ ФИЛАДЕЛЬФИИ 

Городок, где когда захотели, то жизнь назначили на конец недели. Аналогично тому, как в теле  червя  

предпочитать его голове хвост, или как начинать произносить алфавит с «Я». Что в принципе — не вопрос, подсмотрев у природы, которая всё берет из нуля. Что очень подходит месту, где начинали страну.

Для чего кресло,

трон,

если по нему  

нельзя отличить короля 

от остального пейзажа? Для чего трещина в колоколе свободы, как не для того, чтобы изменить его тон   звучания?

Впрочем, здесь, не стесняясь, заменили сам колокол, сделав равнозначным приставку и окончание. Только поменяв свободу и права на нее местами, в ходе истории, далее, наблюдаешь уже не пламя, а сполохи от него.

Воплощая идею, наверное, так и надо — стартовать из  дома, из городка, от ненавистного  всем уклада, чтобы, спустя века,

умиляться старым фасадам 

и гулять под ними собачку, разумеется, не без поводка.

Б Л О К Н О Т Х У Д О Ж Н И К А

Освобожденные, продолжат тобою начатое, что получалось так мило, политкорректно растрачивая 

и тем разбирая стропила, уже после снятия потолка.

(26.05.23, Philadelphia)

С А Ш А Н Е М И Р О В С К И Й

ГОРА 

Вершина горы – это форма пустыни, где след самолёта  

всегда под углом к горизонту. Где скалы и лёд  

оживают с закатом  

так, что их переплёт   не разнимет пытающий взгляд на кусочки. Этот сказочный контур: то гном в капюшоне,

то сфинкс, то песочные   за́мки.

Гора — это время, громадой   прижавшее жизни под ноготь. Как странно, что странник, приюта лишённый,

что я, муравей, наполняющий вечность движеньем, взбираюсь на копоть 

вулкана.

Такое смешение 

разных эпох мирозданья — есть форма беседы 

о чём‐то первичном, просторном. Вот день номер Два, разодетый в снега, вопрошает Шестой для дознанья — а зачем ему жизнь?

Только осыпь шуршит  

под ногой от отсутствия слов.