Иван Тургенев. Жизнь и любовь - Полина Ребенина

К лету все друзья-литераторы разъехались в разные стороны: Белинский вместе с артистом Михаилом Щепкиным отправился на юг России, Некрасов и Панаев – в Казанскую губернию, где у Панаева было имение, Тургенев – в родное Спасское.

В Спасском Тургенев прожил до глубокой осени 1846 года и почти все это время не выпускал ружья из рук, а до пера не касался совсем. Охота – это увлекательное занятие могло заставить его забыть обо всем. «Русские люди, – писал он, – с незапамятных времен любили охоту. Это подтверждают наши песни, наши сказания, все предания наши. Да и где же и охотиться, как не у нас: кажется, есть где и есть по чем. Витязи времен Владимира стреляли белых лебедей и серых уток на заповедных лугах. Мономах в завещании своем оставил нам описание своих битв с турами и медведями. Вообще, охота свойственна русскому человеку: дайте мужику ружье, хоть веревками связанное, да горсточку пороху, и пойдет он бродить в одних лаптишках, по болотам да по лесам, с утра до вечера. И не думайте, чтобы он стрелял из него одних уток: с этим же ружьем пойдет он караулить медведя на «овсах», вобьет в дуло не пулю, а самодельный, кой-как сколоченный жребий – и убьет медведя; а не убьет, так даст медведю себя поцарапать, отлежится, полуживой дотащится до дому и, коли выздоровеет, опять пойдет на того же медведя с тем же ружьем. Правда, случится иногда, что медведь его опять поломает; но ведь русским же человеком сложена пословица, что зверя бояться – в лес не ходить».

Тургенев исходил с ружьем не только всю Орловскую, но и смежные с нею губернии. Частым спутником его в этих скитаниях по лесам и болотам был крепостной егерь помещика Чернского уезда Афанасий Алифанов. Впоследствии Тургенев описал его в «Записках охотника» под именем Ермолая и обрисовал следующий портрет: «Вообразите себе человека лет сорока пяти, высокого, худого, с длинным и тонким носом, узким лбом, серыми глазками, взъерошенными волосами и широкими насмешливыми губами. Этот человек ходил зиму и лето в желтоватом нанковом кафтане немецкого покроя, но подпоясывался кушаком; носил синие шаровары и шапку со смушками, подаренную ему в веселый час разорившимся помещиком. К кушаку привязывались два мешка, один спереди, искусно перекрученный на две половины, для пороху и дроби, другой сзади – для дичи; хлопки же Ермолай доставал из собственной, по-видимому неистощимой шапки». Ружье у него было одноствольное, кремневое и так «отдавало» при выстреле, что правая щека у охотника всегда была пухлее левой. С ним никто в округе не мог сравниться «в искусстве ловить весной, в полую воду, рыбу, доставать руками раков, отыскивать по чутью дичь, подманивать перепелов, вынашивать ястребов, добывать соловьев с «лешевой дудкой», с «кукушкиным перелетом».

Увлечение Тургенева охотой, проявившееся с особенной силой летом и осенью 1846 года, оказалось в высшей степени благотворным для его литературного творчества. В 1846 году Тургенев пишет рассказ «Хорь и Калиныч», положивший начало сборнику рассказов «Записки охотника». Вот как он об этом вспоминал: «Я уже хотел бросить литературу и собрался за границу с тем, чтобы заняться другим. За несколько дней до моего отъезда заходит ко мне Некрасов и просит: «Нет ли у тебя чего-нибудь, что поместить в смесь для балласта?» Я говорю: «Ничего нет. Разве вот маленький рассказец. Только едва ли он годится». – «Ничего, сойдет». Я и дал ему «Хоря и Калиныча». Рассказ был напечатан в первом номере журнала «Современник» за 1847 год.

Несмотря на охоту, литературный труд и дружеские связи, Тургенев не может забыть Полину Виардо и в конце апреля пишет ей: «Ich bin immer der selbe und werde es ewig bleiben («Я всё тот же и вечно останусь тем же самым (нем.)»). Хотя петербургская публика к этому времени к певице несколько охладела, но это определенно не относится к Тургеневу, который пишет 21 октября 1846 года: «Позвольте же мне, прежде чем кончить письмо, выразить самые искренние пожелания вам счастья, и верьте, что, раз узнав вас, так же трудно вас забыть, как трудно не привязаться к вам». И начинает планировать свой отъезд в Европу на длительный срок.

В январе 1847 года Тургенев отправляется в Берлин, где в это время гастролировала Полина Виардо, и там, неожиданно для себя, узнает об успехе своего рассказа «Хорь и Калиныч». «Только живу я себе в Берлине, – вспоминал он, – и вдруг, к моему удивлению, узнаю, что рассказ мой произвел эффект. До тех пор я считал себя поэтом, а подобные рассказы писал не для печати, а для собственного удовольствия и уж никак не смотрел на них серьезно. У меня уж и тогда их набралось много». Знакомые и друзья Панаева и Некрасова осаждали их вопросами, будут ли в «Современнике» продолжаться рассказы охотника.

* * *

В Берлине Тургенев прожил несколько месяцев. Он усердно посещал оперные постановки, в которых Полина Виардо пела заглавные партии, а в свободное время тесно общался с ней и с немецким художником Людвигом Пичем, тоже увлеченным певицей. Муж Полины Луи Виардо уехал в Париж, ее мать госпожа Гарсия уехала в Брюссель. Быть может, именно тогда в отношениях Полины Виардо и Тургенева и произошел важный перелом? Ведь теперь он предстал перед певицей в совершенно ином свете – красавец, успешный писатель, верный поклонник, который уже пятый год восхищался ею и ее талантом.

В Берлине Тургенев узнает, что Белинский занял денег и планирует приехать лечиться водами в Германию – это была его последняя надежда победить злую чахотку. Он переживает не лучшие времена, незадолго до того умер его малолетний сын Владимир. Тургенев тут же откликнулся и написал, что он готов всячески помогать другу: «Мне нечего Вам сказывать, что известие, сообщенное им, – меня огорчило – и что я принимаю сердечное участие в Вашей потере; но, признаюсь, почти столько же опечалило меня и то, что Ваше здоровье опять расклеилось. Берегите себя и постарайтесь не расклеиться совершенно – до первого парохода; а там – я почти готов ручаться за Ваше совершенное выздоровление. Я Вас только убедительно прошу об одном: не церемониться со мной и располагать моей особой. Как только Вы возьмете место на пароходе, прошу Вас тотчас известить меня; – и ожидайте встретить меня на набережной в Штеттине».

Как ни странно, но Иван Сергеевич Белинского в Штеттине не встретил, и