Альманах «Российский колокол». Спецвыпуск. Премия имени Н.С. Лескова. 190 лет со дня рождения. Часть 1 - Альманах Российский колокол

– Да хватит туману напускать, – хохотнул неуверенно здоровяк.

– Ты, Жан, – вдруг серьёзно обратился к нему молодой сержант, – любишь живопись?

– Чего? – ожидая подвоха, насторожился здоровяк.

– Картины разглядывать нравится тебе?

– Смотря какие. – Жан с удовольствием поёрзал в кресле, усаживаясь удобнее.

– А парижане, по-твоему, любят? – не отстаёт молодой.

– Да, – искренне улыбнулся Жан. – Парижане любят.

– Хе-хе, – горько ухмыльнулся сержант, снова прикладываясь к кружке.

Старый бровастый военный внимательно глянул на Жана.

– Сегодня мы вдоволь насмотрелись на стада диких животных: вульгарных, злобных и отвратительных, – грустно сказал он. – И это парижане, любящие искусство?

– Кхе-кхе, – кашлянул Жан, не зная, что сказать.

– Нас поставили в караул, – снова заговорил молодой, – у картины в художественном салоне. Сегодня мы несли службу там.

– И чего плохого? – Жан улыбнулся. – Женщины, публика, искусство. Это же счастье.

– Нет, – отозвался бровастый. – Злобные обезьяны. Я даже не мог себе представить, сколько вокруг первобытных тварей в нынешнем, одна тысяча восемьсот шестьдесят пятом году. Гадко! Мне пришлось трижды угрожать оружием обнаглевшим вандалам. – Старый сержант потряс сжатыми кулаками так, словно держал в них ружьё. – Им не понравилась картина, – продолжил старик. – Собственно, нас к ней и приставили, потому что публика возненавидела полотно. В произведение искусства, – он многозначительно пошевелил пальцем над головой, – тыкали зонтиками. Смеялись. Нет, они просто ржали, как лошади! Плевали и даже пытались сорвать. Мы отбивались до самого закрытия салона.

– Да вы что? – изумился Жан. – И о чём нарисовано? Не иначе сам Антихрист со свитой?

– Нет, – склонил голову набок сержант, – красивая молодая женщина. Нагая, – добавил он, улыбаясь.

– Ишь ты! – изумился Жан и подался вперёд, опираясь ручищами о стол и явно собираясь развить тему.

Но бровастый залпом допил пиво и громко стукнул кружкой о стол.

– Пошли, ребята, отдыхать! – резко скомандовал он. Перебивая намерения Жана поболтать, твёрдо поднялся и, не оборачиваясь, направился к выходу.

Его товарищи покорно последовали за ним.

– Месье! – окликнул я их, заинтригованный неоконченной историей. Теперь любопытство тыкало меня булавками в зад. Нужно было узнать, что за картина вызвала такой переполох среди парижской публики. Но голос мой утонул в шуме, и трое гордых военных твёрдым шагом покинули кафе.

Посетовав на их плохой слух, я в сердцах взялся за газету: «Может, журналистам уже что-нибудь известно?»

Так и вышло. На третьей странице в глаза бросилось короткое сообщение. Там писали: «Картину Эдуарда Мане “Олимпия”, этот образец вульгарности, а также пренебрежения общественной моралью, администрации салона пришлось отдать под воинский караул. Негодование зрителей понятно. На картине, похоже, самка гориллы, сделанная из каучука и изображённая совершенно голой! Просто порнография! Немудрено, что разъярённая публика не единожды пыталась испортить вызывающее полотно… Искусство, падшее столь низко, недостойно даже осуждения».

Пациент

– Вот, собственно, и всё, – доктор легонько хлопнул ладонью по столу, – что касается науки, я вам рассказал. Все признаки душевной болезни повторяются и усиливаются. Будем работать.

– Да… да… – Посетитель, интеллигентного вида человек, аккуратно закинул ногу на ногу и сложил руки на острой коленке. – С болезнью всё понятно, – грустно улыбнулся он, – но у меня в голове не укладывается, как такое могло с ним случиться. Да… И так настойчиво… Ведь, Фёдор Арсеньевич, судите сами, кризис постоянно возвращается. И всегда в более тяжёлой форме. Я считал, ну ладно, человек перетрудился. Огромное напряжение от работы. Но отдохнёт, и всё. А тут… Он даже бывал агрессивен. Мог запросто избить незнакомого человека на улице. Ни за что. Потом эта одержимость демоном. Мука творчества? Или сумасшествие? Ведь болтают-то уже знаете что?

– Нет. – Доктор откинулся на спинку кресла и полез за портсигаром. – Не знаю. А что болтают?

– Да, – улыбнулся криво посетитель, – дошли уж и до того, что, мол, Михаил Александрович душу дьяволу продал. И князь тьмы сам ему в творчестве помогает. Напугал он людишек-то, – весело крякнул посетитель. – Чего один демон поверженный стоит, когда каждое утро на выставке начиналось с того, что публика видела новое лицо на картине. Дьявольщина?! Хе-хе. Не объяснишь же каждому, что художник много раз картину переписывал.

– Продал, говорите? – улыбнулся доктор, и остренькие кончики его усов взлетели прямо к глазам. – А чего тогда так нуждается? Маловато, видать, князь тьмы платит тем, кто ему души закладывает. А демон у него и вправду дьявольски хорош. Все хороши. – Доктор закурил и на пару секунд замолчал, окутываемый дымом.

Посетитель выбил пальцами дробь.

– Ну а насчёт причин, – доктор стал очень серьёзен, – я вам так скажу, любезный Константин Алексеевич. Без науки. Есть у меня догадка. Вот скажите, хорош ли Михаил Александрович как художник, по-вашему?

– Великолепен! – живо отозвался Константин Алексеевич.

– А теперь давайте вспомним хотя бы несколько фрагментов его жизни. Вот, например, в первый раз он ездил за границу на какие деньги?

Уголки губ Константина Алексеевича чуть опустились. Он пожал плечами, но высказался:

– Его взяла с собой семья, где он работал гувернёром.

– Вот! – доктор торжествующе поднял указательный палец. – А в другой раз – в Италию?

– Адриан Викторович Прахов его отправил.

– И за счёт Прахова, – стукнул пальцем по столу доктор. – А в третий раз?

– Мамонтов возил.

– Мамонтов! А скажите, как, по-вашему, стал бы он известен без этой поддержки Мамонтова? Без тех скандалов на выставке, когда панно Михаила Александровича Савва поместил в отдельный павильон и сделал скандал надписью: «Панно, отвергнутые академиками Академии художеств»? Так, кажется?

– Почти так, – заулыбался Константин Алексеевич.

– Думаю, он стал бы известен. Но намного позже. И так далее! И так далее, мой дорогой Константин Алексеевич! – Доктор резко погасил папироску о пепельницу и подался вперёд, к собеседнику. – Мы имеем дело с гениальным художником. Гениальным! И убивает этого человека лишь то, – доктор перешёл на шёпот, – что он знает себе настоящую цену. Понимаете? Ту, – в виде признания, почестей, денег, в конце концов! – которую общество ему платить отказывается.

– Тщеславие? – удивлённо вскинул брови Константин Алексеевич.

– Унижение… – доктор грустно подмигнул посетителю и аккуратно подвинул на край стола листок с именем пациента. Красивым почерком в верхнем углу было выведено: Михаил Александрович Врубель.

Да уж…

– Какой дедушка удивительный! – Галя почти вприпрыжку подбегает ко мне, аккуратно усаживается на плоский большой камень и счастливо улыбается. – Представляешь, – продолжает она, – показал, как растёт саган-дайля и как её брать. – Счастливый натуралист стучит пальчиком по пакету. – Я тут собрала немного. Потом будем чай пить. Он ещё сказал: не больше одного листочка на стакан. А то будет худо. Говорит, травка эта сначала даёт сильный прилив энергии. А злоупотребишь, наступит выгорание.