Альманах «Российский колокол». Спецвыпуск. Премия имени Н.С. Лескова. 190 лет со дня рождения. Часть 1 - Альманах Российский колокол

Он, не гляди, что молодой, бывалый парень. В прошлый раз товарищи его даже старостой политзаключённых выбрали. И, знаешь, там просто легенды ходили про то, как он надзирателям и тюремному начальству жизни не давал. Добился, чтоб им разрешили из разных камер вместе собираться. Даже петь позволяли…

– Шестнадцатилетний пацан? – недоверчиво переспросил я.

– Тогда ему всего четырнадцать было, – кивнул Сергей.

– Молодец.

– Да. – Сергей отхлебнул душистого чая, откусил баранку и с новым вдохновением заговорил, причавкивая: – Так вот, вчера он пришёл ко мне. Бледный, конечно, после нескольких месяцев в одиночке, но серьёзный и, я бы сказал, вдохновлённый чем-то. Поговорили о разном. А потом вдруг: «Хочу, – говорит, – делать социалистическое искусство!» Представляешь? Этакий жлоб двухметровый с фельдфебельским басищем и пудовыми кулаками. Пусть смелый и надёжный товарищ, но… искусство социалистическое он решил делать! Я ему так и сказал – кишка тонка! Смешно?

Я тоже отхлебнул чайку, улыбаясь рассказу товарища.

– В шестнадцать лет подобные решения и должны приниматься, – сказал я. – Все мы такими были когда-то. А как фамилия этого Прометея?

Сергей криво ухмыльнулся, неуверенно покачивая головой и не спеша со мной согласиться.

– Маяковский, – ответил он.

Коллежский регистратор

Художник нервничает.

Конечно, деньги – не самое последнее изобретение человечества. Да и слава, почёт, уважение – слова не пустые. Иной раз нет-нет да и мелькнёт чёртова мыслишка: «Лучший портретист столицы!»

Каково?

Самолюбие взбрыкивает. Омерзительно.

Он гадливо подёргивает плечом. Так не хочется походить на некоторых из тех, кого ему приходится писать.

Они же щедро платят. Хвалят. Делают вид…

А многие даже не замечают злой иронии, которую незаметно, лишь в некоторых чертах, чуть-чуть, слегка, позволяет себе гений.

А он чует тайны. И делает их видимыми.

Теперь задачка сложнее. И не откажешься.

А человек какой-то…

Просто никакой. Неуловимый. Вот вроде бы весь он тут – сидит, покуривает. А писать начнёшь – с лица меняется. Маску словно надевает. И всё! Нет человека. Есть только мундир парадный.

В первом случае такой портрет и вышел – мундир с головой. Хоть бы собачку какую добавить, глядишь, ожила бы картина. Как с великим князем Павлом Александровичем получилось.

Художник улыбнулся, вспоминая парадный портрет великого князя, где лошадь вышла куда более живой и непосредственной, чем герой картины. В мундире, опять же…

Но нету тут собачки. И задумано не парадный портрет писать, а человеческий – жене подарок. Да только как, коли он душу не показывает, прячет, что ли?

Художник поднялся по крутой лесенке в комнату, где работал над портретом. Герой картины уже ждал его, мягко прохаживаясь от окна к мольберту. Приветливо обернулся, поздоровался. Мастер впился в него глазами. Непринуждённо поддерживает беседу. Говорит тихо. Жестикулирует вяло. Улыбается. Искорки в глазах. Пустота.

Ну где же ты, человече?!

Нервно бегут минуты сеанса. Бесплодно утекают. Нет. Ничего. Простота и воспитанность. Может, ещё доброжелательность… фальшь! Не живое! Всё, конец…

– К сожалению, ваше величество, не выходит. Так иногда случается. Сегодня у нас сеанс последний, – словно ледяную глыбу выдавил из себя художник. Боже, как тяжело! Таких поражений он ещё не знавал. Вздохнул.

А тот, что напротив, вдруг досадливо поморщился. Потом круто повернулся, присел к столу, замком сложив руки перед собой, и грустно взглянул на живописца, в мгновение выплеснув то, что так долго пряталось за дутым величием, прекрасными манерами и почти естественной простотой. То, чего ждал и искал мастер в нём.

– Бог мой! – прошептал художник. – Вот оно… Это не император! Это коллежский регистратор[7], и службу свою он не любит. Лямку тянет.

* * *

Портрет был написан. Лучший портрет последнего русского императора. Великий художник Валентин Серов ещё в девятисотом году сумел показать всю глубину трагедии бесталанного человека. Страшную драму великой страны…

Охрана труда

Лекция. Читает молодая бледная дамочка с заметной щербинкой. Говорит ярко выраженным канцеляритом.

– Наступает двухтыщи пятнадцатый год, и проходит у них… что?.. Мероприятие, – увлечённо вспоминает рассказчица. – А перед таким мероприятием проводится по отношению к ним… что?.. Проверка.

Я просто обомлел. Сижу – наслаждаюсь. Даже суть лекции перестал ловить. Речь её умиляет:

– Своё… что?.. Мнение. О своей… что?.. Работе. Нигде это не было… что?.. Зафиксировано. Эти слова вы должны… что?.. Озвучить.

Рассказать жене – похихикали бы. Вдруг завыла, заскреблась на душе гадкая кошка. Я поморщился. Дома-то непорядок.

Да… нелады.

* * *

– Завтра на курсы еду по охране труда, – говорю вечером за столом. – Буду как студент – в аудитории сидеть да ушами хлопать. – Сладко потянулся и мечтательно продолжил: – Завидую школярам – молодые. Спорят, говорят всякое друг другу. Доказывают. И не понимают, что все их мнения яйца выеденного не стоят…

Красавица моя отреагировала сразу, с лёгким холодком в голосе:

– А ты хотел бы вернуться? О чём-то жалеешь?

– Да. Немного. Как говорится: «Промотал я молодость без поры, без времени», – процитировал я поэта, всё ещё не замечая капкана, готового захлопнуться.

– Ну, ты можешь наверстать сейчас. – Пластмассовая улыбка стала мне наградой.

– Да ладно! – Я всё ещё добродушно беседую, не осознавая опасности. – Не пристало вести себя как подростку в нашем-то возрасте.

– Веди себя как подросток там, где тебя не знают, – с деланой доброжелательностью предлагает мне подруга.

Это уже провокация. Я, почуяв подвох, стараюсь уйти от опасности:

– Да ладно, не цепляйся к словам. Делать мне нечего, только навёрстывать…

Тишина повисела несколько секунд.

– Значит, жалеешь о зря прошедшем, о тех, с кем там не срослось? – Напускное равнодушие плохо скрывает злое волнение.

– У меня была хорошая молодость. Кто тебе сказал, что там плохо было? – Я намеренно не замечаю вторую часть вопроса.

– Значит, ещё хотел бы прожить свою юность? – На меня смотрят в лоб и не по-доброму.

– А кто не хочет? Все хотят! – развожу я руками, констатируя очевидное.

– Значит, сейчас тебе плохо со мной! – Слёзы готовы вырваться из злых, колючих глазёнок…

Помириться вчера так и не удалось. На ледяное молчание натыкалась каждая попытка наладить контакт. И я рассердился сам. Да и то! Чем вызвано такое негодование? Только пожалел об ушедшей юности. А ведь не молодые уже. За сорок. Всё это так же непонятно, как охрана труда…

– Старость когда у нас возникает? – задаёт вопрос лектор и смотрит внимательно на меня, а потом отвечает: – Согласно трудового кодекса, у женщин – в пятьдесят пять… что?.. Лет. У мужчин – в… что?.. Шестьдесят.

Пашка

– Вот здесь! – наконец решил я, приметив съезд с дороги у речки, и сбросил скорость. Колёса