Александр Мень. Пастырь. Свет во тьме. Повесть о жизни и мученической смерти - Михаил Александрович Мень

Извил отложил папку. В его глазах были усталость и ярость. Он чувствовал, что играет не просто с врагом, а с человеком, глубоко убежденным в своей правоте. А это всегда вдвойне сложнее. Но все впереди, сломаем и его!

На Лубянке воздух был наполнен архивной пылью, плохим табаком от папирос «Беломор» и замершей тревогой. Уже стемнело, но майор Селиверстов все еще сидел в кабинете, с наглухо зашторенными окнами, без намека на уют. Серый свет от лампы под потолком ложился на стол, на вытертую кожу портфеля, на открытую папку с надписью: «ОБЪЕКТ: Миссионер». Он молча листал содержимое: копии писем, вырезки, донесения, фото с крещений, похорон, встреч с прихожанами. Общение с иностранцами. Подшивка под заголовком «Экуменизм. Контакты с инославными». Затем он приступил к самому главному, подготовке проекта докладной записки в ЦК за подписью Ю. В. Андропова. Это было очень серьезное и ответственное задание.

Докладная записка в ЦК КПСС. Отдел идеологии.

«В последние годы в среде духовенства и верующих отмечается активизация священнослужителей, склонных к вольному трактованию догматов и канонов, что подрывает авторитет Русской Православной Церкви как традиционного партнера власти в проведении государственной религиозной политики.

Особую обеспокоенность вызывает деятельность Александра Меня, священника прихода в Новой Деревне. Указанный гражданин систематически распространяет взгляды, ориентированные на “экуменический диалог”, осуществляет проповеди с положительными отзывами о представителях других христианских конфессий, в том числе католицизма и протестантизма.

Обладает широкой поддержкой среди интеллигенции, в том числе научной, технической, культурной и в студенческой среде. Проводит публичные беседы и лекции, допуская в них высказывания, несовместимые с линией патриархии и курсом социалистического атеистического воспитания.

Предлагается усилить разработку объекта под кодовым наименованием “Миссионер”, ограничить контакты с инославными, усилить контроль над его проповеднической и издательской, как зарубежной, так и самиздатовской, деятельностью, нейтрализовать влияние через давление на руководящий состав Московской епархии».

Извил закрыл папку. Он встал, нажал кнопку вызова секретаря, пригласил к себе в кабинет оперативника и отдал распоряжения:

– Подготовьте план «мягкой изоляции». Никаких грубых мер – удавку, медленно, невидимо. Давление – не только на него, но и на окружение. Приступайте.

Он еще раз нажал кнопку вызова секретаря:

– Соедините меня с этим архиереем Ювеналием.

* * *

В приемной правящего архиерея Московской епархии митрополита Ювеналия, расположенной в Новодевичьем монастыре, долго и как будто вкрадчиво звонил телефон. В трубке владыку ждал холодный голос:

– Уважаемый владыко, приглашаем вас пообщаться.

Ювеналий положил трубку и вздохнул. Он знал, о чем пойдет речь. В последние месяцы звонки из КГБ участились. Его подчиненного, священника Александра Меня, вызывали на «беседы», приход в Новой Деревне проверяли, молодежь фотографировали. Даже на литургии появились новые лица – не молящиеся, а фиксирующие.

Когда Ювеналий вошел в кабинет и сел на предложенный ему стул, Извил, принципиально называя владыку по имени-отчеству, сразу вручил ему папку. Там было многое: фразы из проповедей и бесед с прихожанами, отчеты агентуры, доносы от настоятеля и старосты, фотография, где отец Александр жмет руку протестантскому пастору, приезжавшему в СССР из Германии.

– Владыко, – уже доверительно, как учили, сказал Селиверстов, – вы же понимаете, что этот священник вас подставляет? Он дискредитирует Церковь. Он открыто говорит о «невидимой Церкви Христовой», независимой от иерархии. Это ведь подрывная деятельность. А вы – его прямой начальник.

Ювеналий выслушал, потом медленно перелистал документы, спокойно, но твердо ответил:

– Церковь он не подрывает – он дает людям ответы на вопросы, на которые они не знают как ответить. Он ничего не разрушает – он объясняет. Если вы хотите, чтобы я перестал его поддерживать, – мой ответ: «Нет!». Но я обязательно поговорю с ним. Я посоветую ему, как обойти острые углы, как не давать поводов для ненужных вопросов. Но он останется на месте и, пока я жив, он будет под моим покровительством. Ведь вас устраивает, что в епархии, которой я руковожу, все спокойно?

Извил промолчал. Он знал, что Ювеналий был непрост, опытен, закален, не склонен к панике. Его слова в патриархии значили много, недаром он считался вторым лицом во всей Церкви.

Позже, тем же вечером, митрополит Ювеналий пригласил отца Александра к себе, без официальных причин, просто на вечернюю беседу за чашкой чая.

– Отец Александр, – сказал он устало, – вас окружают, смотрят, слушают. Я не могу отменить ветер, но я могу дать дорожную карту, как обходить грозовые фронты.

Отец Александр кивнул.

– Они боятся даже не слов. Они боятся, что вы зажигаете огонь, который не гаснет. Но вы должны остаться, даже в темноте, даже если придется говорить шепотом и с максимальной осторожностью.

В комнате повисло молчание. Они понимали друг друга с полуслова.

* * *

Еще с одним иерархом связала отца Александра судьба. Это был молодой митрополит Кирилл. Как представитель Русской Православной Церкви во Всемирном Совете Церквей, он принципиально отказался голосовать за резолюцию, осуждающую Всемирный Совет Церквей, который до этого выступил с критикой в адрес СССР по поводу ввода войск в Афганистан. На митрополита Кирилла обрушился шквал обвинений, его перевели на провинциальную кафедру. Это была настоящая опала, изоляция, унижение. И только одно письмо со словами поддержки пришло к нему в те дни – письмо от священника Александра Меня. Спустя годы, теперь уже патриарх Кирилл благодарно вспоминал об этом в разговоре с сыном отца Александра, Михаилом:

– Это был единственный человек, который не побоялся написать мне слова поддержки.

Память

Шуя – небольшой провинциальный город в Ивановской области, затерянный среди вязких рек, туманных полей и вековых дубов. Здесь, в самом сердце центральной России, стоит памятник, способный остановить даже очень спешащего человека: девочка с раскинутыми руками заслоняет собой двух священников. Пули застыли в воздухе. Пластика, которая говорит о страшном без слов.

В 1922 году в Шуе впервые пролилась кровь священнослужителей не по приговору суда, а по идеологическому и бесчеловечному приказу. После отказа передать церковные ценности в руки большевиков, священники и прихожане вышли на улицу с иконами и молитвами. Их встретили пулеметами – людей убивали на глазах у детей. Позже Ленин напишет свое печально знаменитое письмо, в котором заявит программу действий: «Чем большее число представителей реакционной буржуазии и реакционного духовенства удастся нам по этому поводу расстрелять, тем лучше. Надо именно теперь проучить эту публику так, чтобы на несколько десятков лет ни о каком сопротивлении они не смели и думать». Именно тогда гонения приобрели системный характер и из эксцесса превратились в политику.

Спустя многие десятилетия, в 2005 году, сын