Александр Мень. Пастырь. Свет во тьме. Повесть о жизни и мученической смерти - Михаил Александрович Мень

Отец Александр вошел в кабинет. Он уже знал это место, знал повадки полковника, знал даже, где на столе стоит графин с водой, и что в нем всегда налито чуть меньше половины.

– Скажите, Александр Вольфович, – начал Извил, делая акцент на его отчестве. – Как ваши рукописи попадают на Запад? Кто передает?

Отец Александр пожал плечами:

– Я пишу только для своих прихожан. Пишу на машинке, под копирку, несколько экземпляров, даю почитать тем, кто просит. Кто-то, возможно, перепечатывает. А как рукописи оказались в Брюсселе, я понятия не имею. Наверное, люди, которым они интересны, захотели, чтобы их прочитали и другие. Я никого не просил и тем более никому не давал указаний вывозить рукописи за рубеж.

– Вы же понимаете, что это подрывная деятельность? Там, за границей, это печатается. Печатается массово и потом доставляется в СССР. Книги ваши под псевдонимами «Андрей Боголюбов», «Эммануил Светлов». Но ведь это же вы!

– Я не давал согласия публиковать что бы то ни было под своим именем. Наверное, кто-то в издательстве решил выбрать такие псевдонимы для автора. Скорее всего, с добрыми намерениями, но я сам этим процессом не руководил. А в чем вы видите здесь подрывную деятельность?

– Вопросы, Александр Вольфович, здесь задаю я. Вредоносность ваших произведений будут определять эксперты идеологического отдела ЦК. Разделяются ли ваши взгляды иерархами Русской Православной Церкви?

– У нас не существует определенного и единого директивного документа. Скажем, у Католической Церкви есть постановления Соборов, окружные послания пап, документы, где выражена официальная точка зрения всей Католической Церкви на самые различные проблемы вплоть до космических полетов. У нас таких документов нет. Православный мыслитель, православный священник-богослов имеет возможность сравнительно свободно выражать свои мнения. У нас сохраняется известный плюрализм, хотя некоторые люди свою точку зрения считают истинно православной, а противоположную точку зрения – еретической. Но это их личная проблема, потому что у них нет для этого никаких оснований, кроме собственного мнения и собственных амбиций. И когда кто-нибудь говорит с убеждением, что вот эта точка зрения не православная, он должен это подкрепить указанием, какой Вселенский Собор или какой высший авторитетный голос Церкви назвал это учение ересью. Мнения русских религиозных философов-богословов о разных предметах до сих пор продолжают быть неоднозначными, поэтому у меня есть и единомышленники, но есть и противники моих взглядов, и это прибавляет интерес к рассматриваемым вопросам.

– Еврей-христианин – самый большой позор для еврея. Ведь вы чужой и для христиан, и для иудеев.

– Это ошибочное мнение. Христианство создано в лоне Израиля. Матерь Божия, которую почитают миллионы христиан, была дочерью Израиля. Она любила свой народ так же, как каждая прекрасная женщина любит свой народ. Апостол Павел, величайший учитель всего христианства, был евреем, поэтому принадлежность христианина, тем более пастыря, к этому древнему роду, имеющему за спиной четыре тысячи лет, является не недостатком, а чудесным ощущением, что ты тоже причастен к Священной истории. Я совершенно чужд национальных предрассудков, я люблю все народы, но я никогда не отрекаюсь от своего национального происхождения, и то, что в моих жилах течет кровь Христа Спасителя и апостолов, доставляет мне только радость. Это для меня честь.

– Как вы относитесь к понятию «патриотизм»?

– Я не согласен с Толстым, что патриотизм – зло. Любить свой дом, улицу, город, страну естественно и прекрасно. Но для этого совсем не обязательно унижать другие страны, культуры или народы. В многонациональном государстве особенно важно учиться уважать друг друга. Любой шовинизм меня отталкивает, мне неприятен. Тем более что он противоречит основам христианства, заветам Христа и Его апостолов. Я молюсь о том, чтобы патриоты каждого народа нашей страны избегали шовинизма, преодолевали его в себе.

Извил встал, прошелся по кабинету.

– Вы слишком хитры, батюшка. Вы все делаете так, что к вам не подкопаться. Ни одного прямого указания. Ни одной подписи. Ни одной фамилии. Все у вас гладко. Только ваше слово разносится по стране быстрее, чем все партийные установки.

Отец Александр поднял взгляд:

– Потому что слово сильнее страха.

На этом разговор был завершен. Но в тот момент, когда отец Александр открыл дверь, чтобы выйти из кабинета, полковник вдруг остановил его:

– Я все думаю, Александр Вольфович: вы ведь даже не отрицаете, что это ваши тексты. Просто говорите – не знаю, кто вывозит. Это, знаете ли, даже не смелость, это убежденность в своей правоте. И вы, похоже, не сломаетесь.

– Надеюсь, что нет, но если придется, ведь любой человек немощен, – значит, и на это воля Божья.

* * *

Поздно вечером отец Александр сидел у письменного стола, читал письма, они пришли из разных мест – из Тулы, Вологды, Риги, Киева, Ашхабада. «Благодарю вас, батюшка, за книгу. Мне ее дали на одну ночь. Я читала ее до утра. Это был первый раз в моей жизни, когда я поняла, что Бог – не в страхе, а в любви». «Мы читали “Сына Человеческого” вслух, всей семьей, за закрытыми шторами. Это была самая счастливая Пасха в нашей жизни». Он закрыл глаза и прислушался к тишине. И сквозь эту тишину, как далекий ветер, прозвучал внутренний голос:

«Ты знаешь, что они следят за тобой?»

Отец Александр улыбнулся.

«Что же делать? Я не могу не писать для тех, кто ищет ответы на вечные вопросы».

* * *

На Лубянке, как и во всем городе, распустились каштаны, но в кабинете полковника Селиверстова по-прежнему пахло табачным дымом, затхлыми папками. Тревога словно стояла в воздухе. Он сидел, погруженный в подготовленную подчиненными докладную записку. Содержание ее было безрадостным: операция по типографии провалена, объект «Миссионер» продолжает активную деятельность, его влияние в среде интеллигенции усиливается, контроль со стороны руководства Московской епархии неэффективен, митрополит Ювеналий демонстрирует негласное покровительство объекту.

Извил отложил бумагу. Сжал кулаки. Некоторое время он сидел в тишине, и ярость его поднималась к горлу, не давая дышать. Он, воспитанник старой школы КГБ, который готовит докладные записки для самого Андропова, солдат невидимого фронта, терпит поражение за поражением. Мень обводил его вокруг пальца не так, как это делают шпионы. Он просто жил, говорил, писал – и это было даже хуже. Он не боялся, не срывался. Даже когда у них в руках были все нити – сын, типография, давление через церковное начальство – все рассыпалось. Надо было срочно менять стратегию, действовать не силой, а хитростью.

– Если не снаружи, то изнутри, – сказал себе