Единственные - Ольга Вечная

а сейчас появился. Как из воздуха! Он трахается с другой так громко и сильно — я помню весь ужас той бесконечной ночи. Каждую ее адовую минуту. Когда мне было настолько херово, что я выла в подушку и закрывала ладонями уши. Уйти не могла — парализовало будто. Почему-то казалось, что самое ужасное — это если они меня обнаружат. Половица скрипнет, кашляну, и все — катастрофа! Хотелось исчезнуть, испариться. Не существовать. При этом я частично ощущала себя участником процесса, третьей, и даже чувствовала отголоски возбуждения, отчего становилось еще гаже на душе. Возбуждение грызлось с убийственной ревностью и проигрывало.

— Ты пришел ко мне? Ты хочешь быть со мной? — спрашиваю.

— Конечно, я буду с тобой, куколка, — отвечает мне на ухо будто чужим голосом. Хриплым каким-то.

Я думала, что ненавижу его. Но, услышав заветные слова, понимаю, что простила. Мгновенно.

Ветров уводит меня с танцпола, тащит куда-то по темноте, но я ему доверяю, как обычно. Ноги едва касаются земли — эйфория несет на крыльях! Вдруг он прижимает меня к стене и начинает целовать. Жарко, влажно. Но не в губы, а сразу в шею, плечи. Губы мои не хочет. Лапает меня везде, и я закидываю на него ногу, совершаю нетерпеливые похотливые движения бедрами.

Он что-то шепчет, и я смеюсь. Осыпает меня комплиментами. Мы вульгарно танцуем, прижимаемся друг к другу. Никого больше не замечаю, только он и я. Наконец-то!

Он задирает мое платье, я легонько царапаю его лопатки, шею… еще раз шею. Еще раз… И испуганно замираю. О боже! Меня словно окатывает ледяной водой, клянусь, кидает в пот, да так, что начинаю мерзнуть от холода. Кожа влажная, липкая. Я нетерпеливо шарю пальцами по его коже, плечам. Ужас пронзает стрелой.

Цепочки-то нет!

Ни цепочки, ни крестика. И руки не его, чужие они! Совершенно чужие руки уже пытаются ухватить мое белье, стащить его вместе с колготками вниз. У меня не получается разлепить веки, тело не слушается. Я отчаянно тру глаза, пока их наконец не начинает щипать от туши. А когда неимоверным усилием воли все же фокусирую взгляд на своем партнере, окончательно убеждаюсь, что передо мной не Илья, а совсем другой человек. Бритый наголо мужчина, которого я вижу впервые в жизни.

Мы находимся в туалетной кабинке. Здесь воняет. И он тоже воняет.

Тошнота подкатывает к горлу, я хочу кричать, но страх сковывает, и у меня не получается. А незнакомец все лезет и лезет. Я его грубо отталкиваю и наконец начинаю звать на помощь.

— Да заткнись ты, че орешь?! Обалдела, сука?!

Он толкает меня к стене, зажимает рот и больно хватает за горло. Надавливает так, что я начинаю хрипеть.

— Не двигайся, хуже будет. Че, приход закончился? Еще дать? У меня есть. — Он наклоняется и шепчет на ухо: — У меня есть кое-что вкусненькое, будешь хорошей девочкой — отсыплю.

И снова животный ужас, он парализует на целое мгновение, а потом я отрицательно качаю головой. Кроме нас, здесь больше никого нет — мне никто не поможет. Но живой я не дамся! Собираю всю волю в кулак, рывком освобождаю руки и вцепляюсь ему в лицо. Царапаю, не испытывая жалости. Мужчина то ли пьяный, то ли под наркотой, и это меня спасает. От неожиданности и боли он дезориентирован, сильно матерится, отшатывается, а я кидаюсь к двери. Пытаюсь открыть хлипкий замочек, но пальцы не слушаются. Зубы стучат, все тело колотит. Он хватает меня за бедра и тянет к себе, и я начинаю тарабанить по двери и орать:

— Помогите! Кто-нибудь!

— Эй, у вас все нормально? — слышится мужской голос по ту сторону кабинки.

Пользуясь заминкой, я быстро открываю дверь и пулей вылетаю из мужского туалета, на ходу поправляя платье. Несусь что есть мочи к выходу, то и дело спотыкаясь и врезаясь в людей. Наконец оказываюсь на улице и жадно хватаю ртом свежий осенний воздух. Кто-то что-то кричит мне вслед, но я в такой панике, что не реагирую. Бешеная эйфория уступила место ледяному ужасу. Так страшно мне никогда в жизни не было, хотя я боялась часто. При этом я отдаю себе отчет в том, что этот ужас синтетического происхождения — он ненастоящий. Опасность позади, за мной никто не гонится.

Но легче от этого не становится — наоборот! На всех парах я бегу в сторону Енисея и останавливаюсь, только когда достигаю набережной. До моста каких-то сто метров. Конец сентября, и мне дико холодно без верхней одежды. При этом сердце рвется от напряжения, кожа мокрая от пота.

Вокруг никого, ночь, темнота. Я бегу к этому чертовому мосту и плачу без остановки. Спотыкаюсь и падаю. На асфальт, а по ощущениям — на самое дно. Лежу и плачу, меня колотит, я просто не могу остановиться. Сука, гребаная тысяча кроликов сейчас выпустят клыки и сожрут меня заживо!

Я ведь слышала тот разговор отца с Настей. В мину ты уныния и апатии именно он первым всплывает в памяти — я запомнила его дословно. Мне тогда едва исполнилось семнадцать. Папа не знал, что я подслушиваю: он делился с Настей по секрету. Сказал, что я такая же, как мать, это видно. И ничего нельзя сделать. Моя мама… оказывается, моя мама была наркоманкой. Я всем рассказываю, что она попала в аварию, а на самом деле она много лет держалась в завязке, а потом не выдержала и обдолбалась. Будучи беременной мною. Мама не оставила мне вы! бора: я родилась уже зависимой, в роддоме мне снимали ломку, потому что первые дни я орала, как наша бедная Нина. У мамы случился передоз, меня экстренно достали на месяц раньше. Ее не смогли спасти.

Я этого всего не знала. Росла обычным ребенком. Может, излишне ревнивой и балованной, может, диковатой и своенравной. Но… я никогда не считала себя безнадежной. Наоборот! А потом я попала в опасный переплет — отец помог, поддержал, отомстил. Но сказал Насте, что не удивлен. Что случившееся — только начало. Им нужно быть готовыми. Я кончу как мать. Меня бесполезно