Эпидемии и народы - Уильям Макнилл

значимость и масштаб политики как таковой. Однако представляется невозможной какая-либо калькуляция того, какую роль играли в ослаблении индийских государств потусторонние настроения и ценности, кастовая автономия или технические пределы индийского сельского хозяйства, а значение заболеваний в формировании этих аспектов индийской цивилизации тем более не поддается измерению или точному определению. Скорее, суть заключается в том, что все эти факторы, вместе взятые, складываясь взаимно поддерживающим образом, формировали очень эффективное и устойчивое приспособление к особым условиям цивилизованной жизни на Индийском субконтиненте.

В таком случае, если сравнивать условия Индии и Китая, то материальные требования к крестьянству индийских политических и культурных элит, похоже, были существенно меньше в сопоставлении с тем, сколько аналогичные группы в Китае могли гарантированно изъять у не столь тяжело пораженного болезнями крестьянского населения. Поэтому хрупкие и эфемерные государственные структуры и аскетические потусторонние жизненные идеалы могли выступать формами необходимой адаптации к более узкому масштабу материального излишка, достижимому в обществе, где микропаразитизм был более вездесущим, чем в климатических условиях, в которых морозная зимняя погода замедляла воздействие различных форм инфекций и инфестаций.

Фактически индийская цивилизация возникла в климатических условиях, аналогичных территориям африканской саванны, где дожди преобладают лишь в отдельную часть года, однако теплые температуры держатся непрерывно.

Подобный климат, по всей вероятности, был колыбелью человечества, и на протяжении тысячелетий эволюционного превращения антромоморфных существ в человечество африканские паразиты также были способны эволюционировать, не отставая от каждого без исключения повышения степени распространенности своих проточеловеческих и полноценно человеческих хозяев. Поэтому экологический баланс, более близкий к стабильному, преобладал в тех регионах планеты, где человек мог существовать без одежды, а не в более северных территориях. Соответственно снижался и риск того взрывоопасного типа макропаразитизма, который мы именуем цивилизацией. Но, поскольку некоторые из более серьезных биологических препятствий для увеличения количества людей, которые существуют в Африке (например, сонная болезнь), не распространялись на Индию, там действительно присутствовала — по меньшей мере в ограниченном виде — возможность содержания макропаразитических социальных классов, необходимых для цивилизации.

Тем не менее в течение I тысячелетия до н. э. и у индийского, и у китайского крестьянства, несмотря на все потери имевшейся в его распоряжении энергии, должен был оставаться небольшой излишек. Это допускало увеличение численности крестьян, что, в свою очередь, вело к колонизации новых регионов и появлению как экономических, так и политических структур вблизи крупных населенных центров.

Без подобного роста численности крестьянства две указанные цивилизации не смогли бы получить того развития, которое они продемонстрировали, а поскольку крестьянская база продолжала расширяться, не сталкиваясь с непреодолимыми и длительными сдерживающими факторами, и в Индии, и в Китае продолжал существовать экологический дисбаланс, благоприятный для роста цивилизации.

Аналогичный дисбаланс в течение I тысячелетия до н. э. существовал в Эгейском бассейне и в целом на всем побережье Средиземного моря. Как и в Китае и Индии, крестьяне в наиболее активных центрах культурного развития Эгейского бассейна также осваивали возможности нового типа земледелия. Однако эгейская система была более сложной в том смысле, что для нее требовался обмен продукцией между экономически дифференцированными регионами, а он, в свою очередь, был основан на доступности дешевой транспортировки, то есть крупномасштабного перемещения товаров морем. Эта модель обмена оказывала принципиальное воздействие на земледелие. Если засадить территорию виноградниками и оливковыми деревьями, а затем подождать несколько лет, пока они созреют, то вино и оливки можно было производить и обменивать на зерно и другие, имевшие не столь высокую ценность товары на очень выгодных условиях. Иными словами, акр земли, используемый под виноград и оливковые деревья, в большинство сезонов позволял производить объем вина и масла, который можно было обменять на объем зерна, для производства которого требовалось гораздо меньше земли.

Почти столь же необходимым моментом для возникновения греческой цивилизации, как и эгейские начинания в направлении все большей специализации на производстве вина и оливкового масла, была организация «варварских» обществ, обеспечивавших устойчивый излишек зерна и некоторых других ресурсов — металлов, леса, рабов. В письменных источниках не отражено, насколько грамотным было управление крупномасштабным производством зерна, однако вполне понятно, что, когда вожди и влиятельные лица, находившиеся в самых разных точках на побережье Средиземного и Черного морей, убедились в привлекательности вина и оливкового масла, а также нескольких других продуктов цивилизации, они усмотрели выгоду изъятии зерна и других товаров у подвластных им людей, чтобы все собранное можно было обменять на блага цивилизации, прибывавшие издалека на греческих кораблях.

В рамках подобных отношений земледельцы отдаленных прибрежных территорий играли ту же роль, к которой было давно привычно крестьянство Среднего Востока, Китая и Индии: они кормили городское население и не получали взамен ничего ощутимого. Но предполагавшееся средиземноморской системой географическое разделение действительно имело отличие: граждане греческого мира были в достаточной степени отделены от кормивших их «варваров». Большинство греков воспринимали мир как связанный воедино экономически, за счет покупки и продажи товаров свободными гражданами, и протяженный в политическом смысле благодаря столь же свободным взаимодействиям. И самое важное: в самих городских центрах местное земледельческое население было неотъемлемой частью политического сообщества — покупателями и продавцами, участвующими в войне и политической дискуссии на равных со всеми остальными.

Поэтому в средиземноморских землях макропаразитизм принял новые формы. Он стал объединенным в корпорацию, а ролью лишенного прав и угнетаемого крестьянства были наделены далекие варвары. На протяжении многих столетий эта модель обмена не была заключена в рамки какой-либо имперской командной структуры. В других же территориях цивилизации торговля на дальние расстояния оставалась делом лишь небольшой городской прослойки и была тесно связана с потребностями политических властителей — именно поэтому она строго регулировалась правителями и их дворами. Более открытая средиземноморская модель торговли, в которой участвовало большинство слоев общества, обусловила формирование множества городских центров, где можно было производить подлежащие экспорту излишки оливкового масла, или вина, или других ценных товаров.

Все это вело к затяжной политической нестабильности и постоянным локальным войнам, и на протяжении нескольких столетий средиземноморское крестьянство, выращивавшее зерно для снабжения отдаленных городов под командованием локальных вождей, было избавлено от дополнительных издержек содержания имперской бюрократии и армии. Таким образом, крестьянские популяции Средиземноморья долгое время избегали судьбы крестьян Китая и Среднего Востока, которым приходилось кормить двух господ — местных землевладельцев и имперское чиновничество.

К 30 году до н. э. в Средиземноморье фактически доминировала одна империя, но в сравнении с современными ей китайской и предшествующими ближневосточными моделями политической эволюции римская политическая консолидация наступила поздно. Это отражало неотъемлемую сложность процесса приведения под одну политическую эгиду множества независимых торговых партнеров, каждый из которых имел собственную локальную организацию для