Книга чая. С комментариями и иллюстрациями - Какудзо Окакура

с идеями свободы и простоты школы Дзёдо; эта идея была также лишена сурового аскетизма, идущего от всепоглощающего благоговения перед папством, которое держало западное сознание в железных оковах. Разделение страны на феодальные владения, возглавляемые благородной и могущественной семьей Минамото из Камакуры, привело к тому, что каждая провинция начала искать среди своих собственных воинов и знати некую центральную фигуру, которая представляла для нее высшее олицетворение мужественности. Приток в близлежащие к Хаконэ территории так называемых восточных варваров с их простодушной отвагой и наивными идеями, сломал женственную причудливость, оставшуюся от чрезмерно утонченных обычаев Фудзивара. Каждый провинциальный воин соревновался со всеми остальными не только в воинской доблести, но и в силе самообладания, в вежливости и милосердии, которые считались качествами, превосходившими мышечную силу и являвшимися признаками истинной храбрости.

Самурай

«Познай печаль вещей» – вот что стало девизом того времени; так родился великий идеал самурая, raison d’être которого стали страдания ради других. На самом деле кодекс этого рыцарского сословия эпохи Камакура так же безошибочно указывает на концепцию монашества, как жизнь любой индийской женщины – на жизнь монахини. Некоторые самураи, или военные чиновники, группировались вокруг своих командиров, или даймё, и следовали обычаям тех, кто принадлежал к их дому: носили монашескую одежду поверх доспехов, а многие даже брили голову. В военном искусстве не было ничего несовместимого с религией. Благородный, знатный человек, отрекшийся от мира, становился одним из воинствующих монахов этого нового ордена. Индийская идея гуру, или учителя духовной жизни, здесь проецировалась на военачальника-самурая, кем бы он ни был, и бурлящая страсть преданности «главе знамени» стала главной движущей силой карьеры такого рода. Мужчины посвящали свою жизнь мести за смерть господина так же, как в других странах женщины умирали за своих мужей, а верующие – за своих богов.

Raison d’être (фр.) – смысл существования.

Возможно, что этот огонь монашества оказал большое влияние на лишение японского рыцарства его романтического ореола. У древних японцев идеализация женщин являлась, похоже, инстинктивной, бессознательной нотой. Разве мы не происходим от народа богини Солнца? Только после эпохи Фудзивара, с ее исследованием мира религиозных эмоций, преданность мужчины женщине принимает у нас истинно восточную форму: поклонение более сильное, потому что святыня хранится в тайне, вдохновение более сильное, потому что его источник сокрыт. Сдержанность, являясь почти религией, запечатывает уста поэтов Камакура, но не следует думать, что японская женщина была лишена восхищения и обожания. Ибо уединение восточных гаремов – это завуалированная святость. Возможно, именно во времена Крестовых походов трубадуры узнали этот секрет силы тайны. Уместно вспомнить, что их наиболее прочной традицией была безымянность, в которой исчезало имя Прекрасной Дамы. Данте, во всяком случае, как певца любви, воспевающего Беатриче, восточную женщину, можно считать восточным поэтом в полном смысле слова.

Окакура называет Беатриче, идеальную любовь Данте Алигьери, «восточной женщиной», имея в виду как идеализированные женские образы в персидской поэзии, так и общую связку искусства любви и искусства познания, сформировавшуюся в средневековой Европе под влиянием в том числе персидско-арабской культуры. Искусство любви трубадуров и Данте имеет в виду любовь с первого взгляда, на расстоянии, безответную, направленную на недоступный идеальный объект, и потому подражающую любви к Богу. В этом Окакура увидел соответствие буддийской медитации и вообще восточному воображению, в противоположность западному прагматизму. Более подробно вопрос о несомненном влиянии арабо-персидской культуры на культ Прекрасной Дамы был рассмотрен в книге швейцарского исследователя Дени де Ружмона «Любовь и Запад» (L’amour et l’occident, 1939), который вскрыл истоки такой сакрализующей и идеализирующей любви в неоплатонизме, аллегорической персидской поэзии, дуалистическом сектантстве вроде сектантства катаров-альбигойцев и медитативных практик западного монашества, ночных бдений перед иконой. Отсюда привычная нам влюбленность – с бессонницей, постоянной мыслью о любимом существе, идеализацией и готовностью к безответности.

Ёсицунэ

Таким образом, это был век молчания о любви, но это был также век воспевания эпического героизма, и здесь вырисовывается романтическая фигура Ёсицунэ из дома Минамото, рассказы о жизни которого напоминают легенды о рыцарях Круглого стола; он теряется в поэтическом тумане, как и рыцарь Пендрагона, чтобы дать воображению более позднего времени правдоподобные основания для отождествления его с Чингисханом в Монголии, чья потрясающая карьера начинается примерно через пятнадцать лет после исчезновения Ёсицунэ на Эдзо (Хоккайдо). Его имя также произносится как Чэнги Кей, а некоторые имена военачальников великого монгольского завоевателя очень напоминают имена воинов Ёсицунэ. У нас также есть Токиёри, регент при сёгунах, который, как и Гарун аль-Рашид, одиноко странствовал по империи, словно простой монах, чтобы узнать истинное положение дел в стране. Эти эпизоды дают начало приключенческой литературе, которая, сосредоточившись на каком-то героическом персонаже, излагает события простым и даже грубым языком, в отличие от изящной изнеженности предшествующих произведений эпохи Фудзивара.

Зрелое искусство

Буддизм следовало упростить, дабы он отвечал требованиям новой эпохи. Теперь общественное сознание привлекает идеал Дзёдо, хотя и с более суровыми представлениями о наказании и возмездии. Впервые появились картины чистилища и ужасов ада: они были призваны вселить благоговение в народные массы, которые при новом режиме становились все более многочисленными. В то же время самураи, или сословие рыцарей, приняли в качестве идеала учение школы дзен (доведенное южнокитайским сознанием до совершенства при династии Сун), согласно которому спасение нужно искать в самообладании и силе воли. Таким образом, искусству этого периода не хватает как идеализированного совершенства эпохи Нара, так и утонченной изысканности эпохи Фудзивара, но оно характеризуется методом возвращения к линии, а также мужественностью и силой контуров.

Скульптурные портреты, столь значимые для произведений героической эпохи, теперь претендуют на первое место в этом виде искусства. Среди них можно упомянуть статуи монахов школы Кэгон в храме Кофукудзи в Наре и несколько других. Даже Будды и дэвы приобретают индивидуальные черты, чему свидетельствуют две огромные статуи Нио в Нандай-моне в Наре. Прекрасный бронзовый Будда из Камакуры не лишен человеческой нежности, отсутствующей в более абстрактных бронзовых произведениях эпох Нара и Фудзивара.

Нандай-мон (Великие Южные ворота) – величественные ворота, являющиеся входом в храмовый комплекс Тодай-дзи.

Знаменитые макимоно