Сталин. Том 2. В предчувствии Гитлера, 1929–1941 - Стивен Коткин

ничего не делал без одобрения Сталина[4600]. Размещение сил Красной армии тоже говорило о многом: из ее 188 дивизий на советском Дальнем Востоке находилось всего 18, а в Восточной Сибири — 10. В основном силы были сосредоточены на западной границе: в Киевском особом военном округе (27 дивизий), Западном особом военном округе (25), Одесском военном округе (11), Прибалтийском особом военном округе (18) и Ленинградском военном округе (15)[4601]. После августа 1940 года, когда на смену Шапошникову был назначен Мерецков, в советском плане стратегического развертывания Англия уже не упоминалась, а вероятным врагом открыто называлась Германия (предполагалось, что ей будут помогать Италия, Венгрия, Румыния и Финляндия). Более того, в приграничных советских военных округах разрабатывались конкретные планы на случай войны с Германией[4602].

В то же время Москва по-прежнему получала экономическую выгоду от отношений с Германией. Во втором квартале 1940 года заводы «Шкода» в аннексированной Германией Чехии отгрузили в СССР 393 заказанных станка для машиностроительной промышленности стоимостью в миллиарды рублей[4603]. Не менее важную роль играли и печатавшиеся в «Огоньке» снимки последствий европейской войны, включая разрушенные бомбами города: это служило ярким напоминанием о том, чего избежал СССР, оставаясь в стороне от конфликта[4604]. Майский, согласно британскому Министерству иностранных дел, говорил, что если потери королевских ВВС в воздушной войне между Англией и Германией принято записывать в одну колонку, а потери люфтваффе — в другую, то «он обычно складывает их в одной колонке»[4605]. Более того, Сталин был абсолютно убежден, что Черчилль хочет не сражаться вместе с ним против Гитлера, а завлечь вермахт на восток и заключить сепаратный мир с Германией[4606].

Однако представления Сталина об Англии и геополитике были несколько нелогичными. Будучи насквозь пропитан марксизмом-ленинизмом, Сталин был склонен презирать англичан — главных экспортеров оружия в мире как «нацию лавочников» (это было одно из самых страшных марксистских оскорблений), но в то же время он видел в Англии ультраимпериалиста, манипулирующего всеми мировыми делами[4607]. Германия, подчинившая себе почти весь континент, в его глазах почему-то все равно оставалась жертвой Версальской системы.

Советская пропаганда распиналась о том, что Британская империя является главным мировым кровопийцей и угрозой[4608]. Режим привел в действие весь свой невероятный идеологический арсенал: почти 9 тысяч газет с общим ежедневным тиражом 38,4 миллиона экземпляров и почти 6 миллионов радиоточек, подключенных к сети проводной связи (а также 1 миллион радиоприемников с антеннами), не говоря уже о бесчисленных кинотеатрах, в которых показывали кинохронику, театрах, плакатах и вывешенных в публичных местах лозунгах. Даже если советские массы скептически воспринимали то или иное заявление режима, население денно и нощно мариновалось в сталинском мировоззрении.

В сталинском «Уголке», в узком круге приближенных, обладавших регулярным доступом к Сталину, не было англофилов, подобных Герингу, уравновешивавшему в нацистском режиме Риббентропа, который мог бы противостоять германофилии Сталина или германофильскому влиянию Молотова, подпись которого стояла под пактом и который выполнял функции Геринга (ведавшего экономикой) и Риббентропа (отвечавшего за иностранные дела)[4609]. Что касается Ворошилова, то даже если бы он восхищался Англией — а он ею не восхищался, — у него отсутствовала молотовская сила воли, которая бы позволила придерживаться точки зрения, противоречившей сталинской. Микоян, опытный работник, был слишком умен, чтобы выступать за или против какой-то конкретной политики, зная характер Сталина не хуже всех прочих (и имея за плечами ряд стычек со Сталиным в 1920-е годы). Политические взгляды Берии удачнее всего описываются словами: «Так точно, товарищ Сталин. Будет сделано, товарищ Сталин». Так или иначе, неясно даже, посвящал ли Сталин своих подручных, кроме Молотова, в подробности контактов с новым британским послом.

Летом 1940 года вышла книга Юджина Лайонса «Сталин: царь всех русских», в основу которой было положено интервью, взятое им у Сталина десять лет назад, только на этот раз он поставил своей целью не добавить диктатору гуманности, а, наоборот, лишить его каких-либо гуманных черт. Лайонс, мешая правду с вымыслом, писал о «скромной трехкомнатной квартире» Сталина, которую сам он никогда не видел, но Лайонс заставлял поверить себе, эксплуатируя факт своей встречи со Сталиным, чем могли похвастаться немногие, и долгой работы в качестве московского корреспондента United Press. Простаки, у которых раскрылись глаза, изо всех сил стараются компенсировать свои прежние заблуждения. Лайонс, прежде называвший Сталина «чрезвычайно симпатичным человеком», теперь выставлял его двуличным тираном (при этом Лайонс беззастенчиво пользовался материалом из биографии Сталина авторства Суварина)[4610]. Согласно Лайонсу, Сталин — «гадкий утенок из Гори, угрюмый профессиональный революционер из Тифлиса и Баку, темная лошадка среди гигантов переворота 1917 года» — в течение всей жизни лелеял юношескую обиду на отсутствие в себе чего-либо выдающегося. Автор разбирал по косточкам зарубежные махинации Стталина — от испанской гражданской войны до нападения на Финляндию. «Вполне возможно, что Сталин в какой-то момент сумеет перехитрить Гитлера, особенно в том случае, если победа союзников будет казаться неизбежной, — рассуждал Лайонс. — Но еще больше вероятность того, что Гитлер сумеет перехитрить Сталина»[4611].

Пределы возможного

Численность Красной армии приближалась к 4 миллионам человек (по сравнению всего с 1 миллионом в 1934 году). Около 11 тысяч из 33 тысяч офицеров, уволенных в годы террора, вернулись на службу. Промышленное производство (в постоянных ценах) утроилось по сравнению с 1928 годом[4612]. В то же время советский ВВП на душу населения в 1940 году не сильно отличался от прогнозов, основанных на экономических достижениях царской России. Индустриализация, осуществленная режимом, стала возможной в значительной степени благодаря резкому сокращению потребления. Нехватка потребительских товаров после 1938 года обострилась[4613]. Вместе с тем производство алкоголя достигло 250 миллионов галлонов[4614] по сравнению с 96,5 миллиона галлонов в 1932 году. К 1940 году в Советском Союзе винных магазинов было больше, чем магазинов по продаже мяса, овощей и фруктов, вместе взятых[4615].

Ни одна из крайне амбициозных целей первых пятилеток (1928–1932, 1933–1937, 1938–1942) по развитию промышленности так и не была выполнена. На объемах производства по-прежнему сказывалась нехватка сырья и полуфабрикатов, которую управленцы пытались преодолеть с помощью таких неформальных механизмов, как накопление запасов (усугублявшее дефицит) и бартер. Некоторые предприимчивые управленцы открывали закрытые шахты и продавали уголь на сторону по ценам, вчетверо превышавшим государственные; другие вели обмен своей продукции на товары, пропавшие из производственной программы и пользовавшиеся высоким спросом по всему Союзу, и тем самым создавали их рынок. Но подобное предпринимательство,