Сталин. Том 2. В предчувствии Гитлера, 1929–1941 - Стивен Коткин

сопровождении двух своих фаворитов — архитектора Альберта Шпеера и скульптора Арно Брекера проехал по улицам Парижа. Сначала фюрера отвезли в необарочную Оперу, которую он осмотрел с точки зрения архитектурных планов, изучавшихся им в молодости. Затем он позировал фотографам на фоне Эйфелевой башни и посетил гробницу Наполеона. «Получить возможность увидеть Париж было мечтой моей жизни», — заявил Гитлер. Ожидалось, что он примет германский парад победы, и в преддверии этого события некоторые сотрудники британских спецслужб предлагали взорвать трибуну для гостей, но это предложение было отвергнуто. Так или иначе, Гитлер решил не проводить парад, судя по всему, опасаясь британских воздушных налетов, и уже в 9 часов утра того же 23 июня он прибыл на аэродром, чтобы вернуться в Берлин. Своим приближенным он сказал: «Я не испытываю желания устраивать победный парад — еще ничего не кончилось»[4547].

В тот же день 23 июня в московском Оперном театре им. К. С. Станиславского после множества отсрочек состоялась премьера оперы Сергея Прокофьева «Семен Котко». Она основывалась на повести Валентина Катаева «Я, сын трудового народа…» и представляла собой первое обращение Прокофьева к важной советской теме[4548]. В партитуре использовались мотивы народных песен. «В тот вечер, впервые услышав „Семен Котко“, я понял, что Прокофьев — великий композитор», — вспоминал пианист-виртуоз Святослав Рихтер[4549]. Когда Прокофьев сочинил эту оперу, его друг Мейерхольд, тоже чувствовавший необходимость продемонстрировать лояльность режиму, просил отдать ее ему для постановки. После того как Мейерхольд бесследно исчез, а Сергей Эйзенштейн заявил, что занят другими делами, ставить оперу пришлось одной актрисе. Согласно сюжету оперы, Котко (тенор) в 1918 году возвращается с румынского фронта Первой мировой войны в свое село на Украине, где мародерствующие иностранные интервенты пытаются восстановить власть помещиков; отец юной невесты Котко Софьи (сопрано), ожесточившийся кулак, запрещает ей выходить замуж за бедняка. Благодаря борьбе героических партизан и решительности этого «сына трудового народа» Семен и Софья воссоединяются после того, как врагов прогоняют или уничтожают. Пакт Сталина с Гитлером не позволил изображать немцев негодяями, какими они показаны в повести, и потому в сценической постановке немцы (как и австрийцы) по большей части превратились в украинских националистов[4550].

Обновленный союз

Молотов не только поздравил Шуленбурга, но и заявил — из-за чего поздравления приобрели сходство с ложкой сахара, помогающей проглотить горькое лекарство, — что начиная с 14 июня 1940 года Красная армия отправила серьезные дополнительные силы в Литву, Латвию и Эстонию, где происходит «смена власти»[4551]. Сразу после полуночи в ночь с 15 на 16 июня Молотов вызвал к себе послов Эстонии (в 1 час ночи) и Латвии (в 1.10), уведомил их, что Красная армия вскоре перейдет границы их государств, а также вызвал посла Литвы и потребовал не оказывать сопротивления, а дожидаться формирования нового правительства[4552]. Иными словами, Советский Союз нарушил свое недавнее обещание уважать суверенитет трех Прибалтийских государств. Из них самая большая коммунистическая партия на начало 1940 года имелась в Литве, хотя и в ней после сталинского массового террора осталось всего 1500 человек[4553]. «За пределами России нет коммунистов, — заявил Сталин несколькими месяцами ранее литовскому министру иностранных дел. — Те, которые в Литве — троцкисты: если они будут вам мешать, расстреляйте их»[4554]. К лету 1940 года в Эстонии с ее населением в 1,3 миллиона человек насчитывалось всего 150 коммунистов. Столько же их было в Латвии[4555]. Однако Сталин, стремительно проводя принудительную советизацию, не полагался на местные коммунистические движения. События в Прибалтике разворачивались по той же формуле, которая сложилась в ходе вторжения Красной армии в Восточную Польшу осенью 1939 года[4556].

В Восточной Польше органы НКВД депортировали в трудовые лагеря более 1 миллиона из 13,5-миллионного населения. (Следователи называли свои дубинки «польской конституцией».) Советские оперработники и местные коллаборационисты национализировали промышленность и частично перераспределили земельные угодья, хотя коллективизация, обещавшая быть нелегкой, временно была отложена. Чтобы выкурить местных жителей, не примирившихся с советской властью, органы НКВД использовали провокаторов. Польский офицер, возглавлявший молодое польское подполье, оказался советским осведомителем[4557]. Но даже располагая этим мощным аппаратом принуждения, тайная полиция не имела бюрократических ресурсов, чтобы собственноручно расправиться со всеми существующими институтами и союзами. Однако органы НКВД, очень хитро проводя революцию, дали полную свободу преступным бандам и воинствующим группировкам, чествуя их как народную милицию, и заводили ящики для приема анонимных доносов и приемные, эксплуатируя конфликты, накопившиеся в обществе. Уволен с работы и не можешь добиться возмездия? Проиграл дело в суде? Продал корову, а потом решил, что тебе заплатили слишком мало? Тебе наставляют рога? Получая эти доносы, а затем давая им ход без всякой проверки, НКВД фактически позволял «приватизировать» государственную власть тысячам людей, пытавшихся отомстить, выжить, замести следы или получить повышение в должности. В результате работу по устранению досоветских социальных уз выполняли сами поляки, расчищая место для коммунистической монополии на власть[4558]. В этом и заключалась сущность тоталитаризма: людям предоставляли свободу действий для того, чтобы лишить их этой свободы.

Невзирая на всевозможные увертки и обман со стороны населения, органы НКВД, в которых работало множество полуобразованных людей, накопили ошеломляющее количество оперативной информации, захватывая местные архивы и личные дела и пользуясь данными переписей и налоговых служб, чтобы осуществить политический учет всего населения. НКВД запирал ворота предприятий с находившимися внутри рабочими, не выпуская их до окончания регистрации, и обязывал домовладельцев, в случае невыполнения отвечавших головой, приводить всех своих жильцов на «регистрацию». В сельской местности добровольным или принудительно привлеченным помощникам обещали вознаграждение за выполнение планов по доставке крестьян для их личной регистрации[4559].

После этого почти на 80 тысячах квадратных миль территории, усеянной непроходимыми болотами, где имелись лишь редкие железные или мощеные дороги, пригодные для автомобильного движения, в условиях массового наплыва беженцев и других людей, согнанных войной с насиженных мест, функционеры сумели добиться, чтобы все население бывшей Восточной Польши приняло участие в безальтернативных «выборах» в Народное собрание. Развешивались плакаты, проводились киносеансы, организовывались шествия. Выборы обеспечили юридический фасад для передачи суверенитета, но, что более существенно, они повлекли за собой политическое врастание в новый режим. Насильственное голосование проходило на глазах у других людей, среди которых имелись те, кто по своей воле или вынужденно стал подсадной уткой. Тем не менее многие вычеркивали имя единственного кандидата, а кое-кто тайком подкладывал навоз в конверты для голосования. Однако многие из тех, кто испортил бюллетени или не явился на выборы,