Золотой век русской поэзии - Вильгельм Карлович Кюхельбекер

сердца пламенные сны!

Но вы, судьбину испытавшие,

   Тщету утех, печали власть,

Вы, знанье бытия приявшие

   Себе на тягостную часть!

Гоните прочь их рой прельстительный;

   Так! доживайте жизнь в тиши

И берегите хлад спасительный

   Своей бездейственной души.

Своим бесчувствием блаженные,

   Как трупы мертвых из гробов,

Волхва словами пробужденные,

   Встают со скрежетом зубов, —

Так вы, согрев в душе желания,

   Безумно вдавшись в их обман,

Проснетесь только для страдания,

   Для боли новой прежних ран.

〈1823〉

Истина

О счастии с младенчества тоскуя,

   Все счастьем беден я,

Или вовек его не обрету я

   В пустыне бытия?

Младые сны от сердца отлетели,

   Не узнаю я свет;

Надежд своих лишен я прежней цели,

   А новой цели нет.

Безумен ты и все твои желанья —

   Мне первый опыт рек;

И лучшие мечты моей созданья

   Отвергнул я навек.

Но для чего души разуверенье

   Свершилось не вполне?

Зачем же в ней слепое сожаленье

   Живет о старине?

Так некогда обдумывал с роптаньем

   Я дольний жребий свой,

Вдруг Истину (то не было мечтаньем)

   Узрел перед собой.

«Светильник мой укажет путь ко счастью! —

   Вещала. – Захочу —

И, страстного, отрадному бесстрастью

   Тебя я научу.

Пускай со мной ты сердца жар погубишь,

   Пускай, узнав людей,

Ты, может быть, испуганный, разлюбишь

   И ближних и друзей.

Я бытия все прелести разрушу,

   Но ум наставлю твой;

Я оболью суровым хладом душу,

   Но дам душе покой».

Я трепетал, словам ее внимая,

   И горестно в ответ

Промолвил ей: «О гостья роковая!

   Печален твой привет.

Светильник твой – светильник погребальный

   Всех радостей земных!

Твой мир, увы! могилы мир печальный

   И страшен для живых.

Нет, я не твой! в твоей науке строгой

   Я счастья не найду;

Покинь меня, кой-как моей дорогой

   Один я побреду.

Прости! иль нет: когда мое светило

   Во звездной вышине

Начнет бледнеть и все, что сердцу мило,

   Забыть придется мне,

Явись тогда! раскрой тогда мне очи,

   Мой разум просвети,

Чтоб, жизнь презрев, я мог в обитель ночи

   Безропотно сойти».

〈1823〉

Признание

Притворной нежности не требуй от меня,

Я сердца моего не скрою хлад печальный.

Ты права, в нем уж нет прекрасного огня

   Моей любви первоначальной.

Напрасно я себе на память приводил

И милый образ твой, и прежние мечтанья:

   Безжизненны мои воспоминанья,

   Я клятвы дал, но дал их выше сил.

   Я не пленен красавицей другою,

Мечты ревнивые от сердца удали;

Но годы долгие в разлуке протекли,

Но в бурях жизненных развлекся я душою.

Уж ты жила неверной тенью в ней;

Уже к тебе взывал я редко, принужденно,

   И пламень мой, слабея постепенно,

   Собою сам погас в душе моей.

Верь, жалок я один. Душа любви желает,

   Но я любить не буду вновь;

Вновь не забудусь я: вполне упоевает

   Нас только первая любовь.

Грущу я; но и грусть минует, знаменуя

Судьбины полную победу надо мной;

Кто знает? мнением сольюся я с толпой;

Подругу, без любви – кто знает? – изберу я.

На брак обдуманный я руку ей подам

   И в храме стану рядом с нею,

Невинной, преданной, быть может, лучшим снам,

   И назову ее моею;

И весть к тебе придет, но не завидуй нам,

Обмена тайных дум не будет между нами,

Душевным прихотям мы воли не дадим,

   Мы не сердца под брачными венцами —

   Мы жребии свои соединим.

Прощай! Мы долго шли дорогою одною;

Путь новый я избрал, путь новый избери;

Печаль бесплодную рассудком усмири

И не вступай, молю, в напрасный суд со мною.

   Не властны мы в самих себе

   И, в молодые наши леты,

   Даем поспешные обеты,

Смешные, может быть, всевидящей судьбе.

〈1823〉

Оправдание

Решительно печальных строк моих

Не хочешь ты ответом удостоить;

Не тронулась ты нежным чувством их

И презрела мне сердце успокоить!

Не оживу я в памяти твоей,

Не вымолю прощенья у жестокой!

Виновен я: я был неверен ей;

Нет жалости к тоске моей глубокой!

Виновен я: я славил жен других…

Так! но, когда их слух предубежденный

Я обольщал игрою струн моих,

К тебе летел я думой умиленной,

Тебя я пел под именами их.

Виновен я: на балах городских,

Среди толпы, весельем оживленной,

При гуле струн, в безумном вальсе мча

То Делию, то Дафну, то Лилету

И всем троим готовый сгоряча

Произнести по страстному обету;

Касаяся душистых их кудрей

Лицом моим; объемля жадной дланью

Их стройный стан; – так! в памяти моей

Уж не было подруги прежних дней,

И предан был я новому мечтанью!

Но к ним ли я любовию пылал?

Нет, милая! когда в уединенье

Себя потом я тихо поверял,

Их находя в моем воображенье,

Тебя одну я в сердце обретал!

Приветливых, послушных, без ужимок,

Улыбчивых для шалости младой,

Из-за угла пафосских пилигримок[144]

Я сторожил вечернею порой;

На миг один их своевольный пленник,

Я только был шалун, а не изменник.

Нет! более надменна, чем нежна,

Ты все еще обид своих полна…

Прости ж навек! но знай, что двух виновных,

Не одного, найдутся имена

В стихах