Непокоренные. Война и судьбы - Юрий Иванович Хоба

И здесь Быстроногий Олень поймал себя на том, что с теплотой вспоминает Люсьену, ласкового дурачка Бабу, рыжебородых братанов. Хоть у тебя и душа отшельника, но бывают такие минуты, когда ты готов отдать даже вновь приобретенное богатство, ради того, чтобы вернуть тех, с кем закусывал солеными перцами из разбитой банки.

Вновь подала голос «скорая». На этот раз почти рядом с опушкой.

— Здесь я! Здесь! — дважды подряд крикнул Быстроногий Олень и пополз, сильно смахивая на подранка, который пытается скрыться от идущих по следу охотничьих псов.

Однако «скорая» опять затерялась в путанице окраинных улиц. Похоже, Быстроногий Олень оказался прав, когда сказал, что сейчас худо не только ему. Да и кому может быть хорошо там, куда пришла война.

Капитан медицинской службы

Никогда прежде Фотинье не доводилось держать в руке собственную смерть. И хотя эта ее погибель вполне могла сойти за елочную игрушку, она знала о притаившейся под железной кожурой слепой ярости.

И не только знала, но могла добавить в учебник по военно-полевой хирургии абзац о том как под хлопки рвущихся за окнами малокалиберных снарядов удалить вбитый осколком гранаты в грудную клетку пятиконечный орден.

Раненого на испятнанном соляром и кровью байковом одеяле принесли четверо ополченцев. Трое в танкистских шлемах, на голове четвертого — чалма из грязных бинтов. Опустив на влажный после утренней приборки линолеум коридора ношу, они взглянули на Фотинью так, словно та была, по меньшей мере, ближайшей помощницей Матери Божьей.

— Извините, товарищ докторша, — молвил забинтованный, — какая-то тетка внизу, похоже — техничка, сказала, что наш командир не жилец на этом свете. Однако мы все-таки решили вас побеспокоить. На вас вся надежда теперь, Златовласка вы несказанная…

— Ну, если тетки со швабрами будут ставить диагноз, — рассердилась Фотинья, — то пора закрывать хирургическое отделение… Кладите вашего командира на каталку и можете быть свободны. И на забудьте заглушить тарахтелку. Иначе потравите больных угарным газом.

— У нас не тарахтелка, а самоходное орудие, — заметно обиделся назвавший Фотинью Златовлаской служивый. — А глушить двигатель никак нельзя. Иначе придется заводить с буксира.

— В таком случае отгоните подальше.

— Куда именно?

— Да хоть в парк за моргом. Судмедэксперт глуховат, а его пациентам ничего не повредит, — вмешалась операционная медсестра Ульяна Михайловна, о которой похожий на ежа главврач говорил, что она видела живого Ленина. Проведенная за операционным столом ночь давала о себе знать. Тупо ныли, словно их залило болотной водой, икроножные мышцы, а уложенная в шесть колец коса цвета омытого горным ручьем золотого самородка отягощала затылок.

— Лично я бы поостерегся лечь к тебе на стол, — подшучивал главный. — Ты, конечно, хирург от Бога, однако здесь мной движет инстинкт самосохранения. Если коса сорвется со стопоров, перелом ключицы или пары-тройки ребер обеспечен.

Впрочем, воспоминание о сомнительного качества шутке оказалось короче просверка бракованной спички, а болотная вода в ногах испарилась, словно влага с линолеума, на который пали проникшие через оконные стекла лучи февральского солнца.

Наверное, нечто подобное испытывает комбат, который поднял своих людей в атаку. Сейчас для него главное — сбить врага с безымянной высоты. О задетом пулей предплечье и утративших чувствительность после контузии барабанных перепонках он вспомнит потом, после атаки.

Так и Фотинья. Она даже не вздрогнула, когда в ответ на секущие кроны тополей за окнами операционной осколки малокалиберных снарядов от морга начала бить самоходка.

— Похоже, наши новые знакомые боятся, что командира могут ранить еще раз, — вполголоса сказала Ульяна Михайловна.

Приняла из рук Фотиньи то, что сейчас лишь отдаленно напоминало боевой орден. Однако бросила его не в ведро с отходами, куда минутой раньше отправила рубчатый осколок, а положила на край умывальника:

— Позже отмою…

Награду Фотинья вернула полтора месяца спустя, когда командир самоходчиков зашел попрощаться со своей спасительницей. Вслед за ним в ординаторскую ввалились четверо его однополчан. По случаю мартовского тепла расхристанные, без шлемов, у говорливого бинты уже сняты, в одной руке полиэтиленовый пакет, из которого выглядывает зеленый чубчик ананаса, другой смущенно потирает огрызок левого уха.

— Не обессудьте, Златовласка вы наша, — повинился одноухий. — Поляны с подснежниками все заминированы, а единственный в вашем городке цветочный магазин закрыт по причине болезни продавщицы. Поэтому вместо букета примите нижайший поклон.

— И вам спасибо, парни… Как за что? Доброе слово не только кошке приятно.

— Позвольте сказанное считать тостом? — вскричал одноухий.

— С тостами повременим до лучших времен, — возразила Фотинья. — Да и ухом бы стоило заняться. Чтобы не травмировать психику будущей невесты. Кстати, где это вас угораздило?

— Командир оторвал, — рассмеялся одноухий. — Чтобы злее бил нациков.

— А мне он злым не показался. Молчун великий — это да, но не злой, — хотела присовокупить, что у командира самоходчиков очень теплые глаза и что впервые за всю ее жизнь глянулся не рослый красавец-брюнет, а мужчина скромной комплекции, однако промолчала. Лишь обойдя стол, на который одноухий водрузил пакет с выглядывающим чубчиком ананаса, коснулась пальцами левой руки изувеченного ордена на груди командира самоходчиков и добавила:

— Пусть, парни, ангел-хранитель оберегает вас от пуль, осколков и всего прочего, что способно причинить боль.

Гости ушли, унося запах солярки и воскресшей земли, однако Фотинья продолжала думать о командире самоходчиков. Удивлялась: как могло случиться что прежде незыблемые вкусы и симпатии на поверку оказались сродни одуванчику?

Вообще-то, разочарование в избранниках испытывала и прежде. Еще много лет назад в заводской столовке, куда бегали после лекций соблазненные вкусными обедами студенты мединститута, Фотинья однажды увидела на раздаче такого красавца, что уронила ложку.

Модный, без единой помарки комбинезон, выдававший принадлежность молодца к рабочей аристократии, был так же элегантен, как смокинг завсегдатая аристократических салонов.

С той поры Фотинья перестала ощущать вкус шницелей заводской столовки. Все ее внимание было приковано к объекту воздыхания. А однажды ей сказочно повезло. Заняла очередь за молодцем в комбинезоне. Но лучше бы она продолжала восхищаться им издали. И тогда бы зарождающееся чувство миновала участь убитого морозом картофельного ростка.

— Ты чего такая? — удивилась подружка, расставляя на пластиковой столешнице тарелки. — Никак муху в рассольнике узрела?

— Хуже, — потрясенно прошептала Фотинья. — Он сказал: «А мне — каклету».

— Ну и дура. Если будешь оценивать мужиков по уровню их интеллектуального развития, судьба старой девы тебе обеспечена.

Предсказание сбылось лишь наполовину. Но и после замужества продолжала помнить сказанное подружкой. Как ни коробила привычка супруга громко чавкать, сумела убедить себя, что это не самое худшее из зол. Тем более, недостаток