Дневник. 1964-1972 - Александр Константинович Гладков

Начал вчера писать давно задуманную статью о Ю. К. Олеше[119]. Поводом для этого послужила найденная на ул. Грицевец его рецензия на «Давным-давно», напечатанная в 1943 году в Ашхабаде.

Третьего дня с Э. и Т.<Трифоновым?> были на футболе на стадионе Ленина. Торпедо — ЦСКА. Торпедо играло отлично и выиграло. Года два, если не больше, я наверно не был на футболе — я, когда-то не пропускавший ни одного матча. И снова — большое удовольствие, и не только от игры, но и от стадиона, наполненного народом, чудесного летнего вечера, красок, музыки… Вернулись поездом 10.31.

31 авг. Вчера были в городе. Обед с Н. Я. в «Софии», потом у нее. Художник Вайсберг (кажется так)[120]. Н. Я. дарит мне книгу. Она еще в Верее, в конце ноября собирается переезжать в новую «свою» квартиру. Показывала журнал из США с глупой и мелкой статьей об О. Э. «Простор» ей заплатит и хочет печатать еще. <…>

27-го с дачи уехали Трифоновы и через три дня я тут останусь совсем один.

1 сент. Эмма с азартом возится в саду. Отличные дни. <…>

Под вечер маленькая ссора, первая за этот месяц отпуска (если не считать отъезда в Нов[очеркас]ск). Из-за ее курения. Оба плохо спим.

Завтра она уезжает.

Столкновение Индии с Пакистаном из-за Кашмира. Мир похож на бочку с горючим.

[проводив Эмму, АКГ ночует у своего друга Александра Каменского[121]] Его рассказы о 37-м годе: у него растреляны отец и дядя. Как готовилось «дело» левых коммунистов и децистов. Всех на очных ставках выдавала (т. е. говорила, что угодно следователю и в том числе любое вранье) Варвара Яковлева[122]. Его мачеха попала с ней в один этап: та упрекала отца Саши в том, что он «ничего не понимал» и отказывался «признаваться». Она считала, что это необходимо в интересах партии. Бубнов[123] вел себя на следствии малодушно, тоже подписывал все и оговаривал всех. Ему за это давали дополнительное питание и он жадно поедал его, ни с кем не делясь. Сначала был избит и испугался. Но Постышев[124], тоже избиваемый, держался твердо и мужественно. Странно, что они сидели в общих камерах. Очевидно, так велика была уверенность чекистов, что никто не выйдет и свидетелей не останется.

7 сент. <…> Н. Я. в последний раз очень хвалила новые рассказы Шаламова. Это вообще ее последнее увлечение. Конечно, так называемая, «вторая литература», т. е. вещи, бродящие по рукам в машинописном виде и не печатаемые редакциями, ярче и сильнее.

8 сент. Утром побрился впервые за 5 дней и повез в город белье в прачешную. <…>

9 сент. <…> А в «Лит. Газете» осторожно бранят «Простор» за подборку Мандельштама и «Юность» за Пастернака, но тоже так обходительно и туманно, что диву даешься.

Устанавливается уже такой стиль: каждое резкое слово обернуто, словно стекло, в стружки, в обволакивающие оговорки. <…>

Читаю вновь «Доктора Живаго». Отдельные прекрасные места, но в целом я был прав — слабый, очень слабый роман. Странная претензия автора все главное сообщать через диалог, которым он владеет почти по-детски. Иногда он так натянут и искусственен, что непонятно, как Б. Л. сам этого не увидел. Натяжка за натяжкой и все целое странно и неживо. И рядом с этим глубочайшие прозрения и тонкости.

11 сент. <…> Рассказы Ц. И. [Кин] о разном: о смерти Дивильковского[125] и о его сыне и Сталине на банкете, о странной купюре в первом варианте воспоминаний Аллилуева о Ленине в 17-м году, о том что Сталин до того, как женился на Надежде Аллилуевой, жил с ее матерью, женой Аллилуева и тот его ненавидел[126]. Все это надо бы подробно записать.

Ц. И. — умный, симпатичный человек и многое помнит и знает. Она, увы, сердечница и часто болеет, но и работает тоже много: референт по итальянской литературе в журнале «Иностранная лит-ра». <…>

Взял у Ц. И. телефон Петра Якира[127], с которым я однажды встретился в лагере, когда его отправляли из Ерцевского массива[128] на Воркуту, но не знаю еще, буду ли звонить, хотя поговорить с ним о многом мне было бы интересно.

14 сент. <…> В № 17 «Театр. жизни» [последние два слова вставка от руки — почерк автора] статья Игнатовой о «Трех сестрах» с восторженным отзывом об Эмме. Послал ей два экземпляра. <…>

Появилась тень надежды, что У Тан сумеет своим посредничеством уладить конфликт между Пакистаном и Индией. А военные действия там продолжаются.

Обе пары ботинок дырявые. Собирался покупать новые. Но это 30 р. Решил отдать в ремонт: обойдется 6 рублей[129].

15 сент. [АКГ узнает, что арестован Синявский] <…> еще молодой, но очень солидно выдвигающийся критик, автор предисловия к новому однотомнику Пастернака, эрудированный, тонкий, добросовестный и принципиальный человек. <…> Я с ним не был знаком. <…> Слышал от Н. Я., что это «симпатичный бородач». <…> Говорят, он не трепач, жил замкнуто, недавно у него родился ребенок, трудные жилищные условия: из-за них у него мало кто бывал.

В начале месяца будто бы было пересмотрено дело Бродского и он освобожден, но не реабелитирован, а отбытый срок ему зачтен за весь срок наказания.

Вот два резко противоположных факта.

16 сент. Был в городе. Редакция «Новый мир». Встреча с приехавшим вчера Левой. Подробности об аресте Синявского. Вместе с ним арестован переводчик Даниэль.[130] <…> Что-то вроде истории с Тарсисом[131], но Тарсис делал это открыто, а они замаскировано. Кого-то будто бы уже вызывали как свидетеля (С-ва?)[132]. Совершенно непонятно, зачем это все нужно было Синявскому, завоевавшему себе прочное и уважаемое и даже почетное положение и считавшегося «надеждой» молодой критики. Все поражены и недоумевают. Его не считали способным к «двойной жизни». <…>

Умер Степан Злобин, добросовестный, честный писатель[133]. <…>

Встреча на остановке такси с Шаламовым. Он зовет к себе.

18 сент. <…> Сегодня снова в городе: у Шаламова и в ЦДЛ на гражданской панихиде по С. Злобину. От Шаламова огромное впечатление. Глухота, дергающиеся движения, нечто вроде внешнего юродства, и сложный быстрый ум, вкус, тонкость. Убежденность, как у протопопа Аввакума. Говорим о Колыме. Его история в целом. Его проза и позиции. О вымирании классического романа. О «документальности» новой прозы. Его жены писательницы Ольги Неклюдовой нет. Мещанская квартира на Хорошевском шоссе, рядом с квартирой Штока. Он пишет в школьных тетрадях карандашом.