Сталин. Том 2. В предчувствии Гитлера, 1929–1941 - Стивен Коткин

СССР в Восточной Европе. «Похвастаться нечем, но по крайней мере выявил теперешние настроения Гитлера, с которыми придется считаться»[4778]. Тем же утром Молотов отбыл из Берлина. «Правда» (15.11) опубликовала предложенный текст совместного коммюнике в одностороннем порядке[4779]. Однако советская печать была не в состоянии назвать хотя бы какой-нибудь конкретный результат визита Молотова[4780].

Согласно немецким сведениям, Амаяк Кобулов говорил о визите Молотова, что он был «сильной демонстрацией», но «не все то золото, что блестит»[4781]. Некоторые члены советской делегации еще во время пребывания в Берлине выражали подозрения, что Тройственный пакт на самом деле нужен Германии для того, чтобы «окружить» Советский Союз, а заодно и втянуть его в конфликт с Англией из-за ее колониальных владений. Советская военная разведка докладывала Москве, что, по сообщению Шелиа (Арийца), высшие должностные лица германского Министерства иностранных дел заключали, что во время визита Молотова в ноябре 1940 года «единомыслия не было достигнуто ни по одному важнейшему вопросу — ни в вопросе о Финляндии, ни в вопросе о Болгарии»[4782]. Что касается немцев, доктор Отто Мейснер, начальник (церемониальной) президентской канцелярии, считавшийся представителем старой школы и приверженцем бисмарковской политики связей с Россией, полагал — и он, как от него и ожидали, повторил это мнение, чтобы оно дошло до советских ушей, — что «Гитлер очень доволен визитом и личность Молотова произвела на Гитлера большое впечатление»[4783]. Это была дезинформация, которая, как верно рассчитывал нацистский режим, быстро получила широкое хождение. Большинство осведомленных немцев расценивали визит Молотова как провал. «В ходе дискуссий выяснились две вещи, — впоследствии отмечал один из переводчиков Гитлера, — намерение Гитлера подтолкнуть Советский Союз в сторону Персидского залива и его неготовность признавать какие-либо советские интересы в Европе»[4784].

Молотов вернулся в Москву 15 ноября. У нас нет надежного источника информации об отчете, с которым он выступил тем вечером перед Сталиным и всеми, кого Сталин вызвал на Ближнюю дачу[4785]. Получив соответствующий приказ, переводчик Молотова (Павлов) рассказал одному просоветски настроенному американцу, что Молотов оттаял в Берлине и что Гитлер произвел на него большое впечатление. В телеграмме Молотова Майскому в Лондон (17.11) трезво отмечалось, что немцы пытаются толкать Советский Союз в сторону Индии, а Турцию хотят оставить для себя[4786]. Однако на приеме, который итальянский посол Аугусто Россо дал для представителей «дружественных стран», Молотов, по словам болгарского посла, был «чванливым и надутым»[4787]. Молотов, как и наказывал ему Сталин, держался с Гитлером твердо.

Еще в 1939 году, когда Сталин справедливо осознал слабость переговорных позиций англичан и французов по отношению к Москве, он не колеблясь унизил их. Понятно, что в тот момент он прилежно взращивал альтернативу — нацистскую Германию. В 1940 году он не позаботился о поиске серьезной альтернативы Германии на тот случай, если ее переговорные позиции окажутся слабыми. Сталин не захотел по собственному почину идти к англичанам, чтобы иметь подкрепление своим требованиям, обращенным к торжествующей Германии; это англичане в лице сэра Стаффорда Криппса пришли к нему. Сталин лишь с запозданием ответил на искренние британские предложения заключить пакт о торговле и ненападении, причем даже не по дипломатическим каналам, по которым они были переданы. Криппс, выполняя требование Сталина, добился от британского правительства, чтобы переговоры с Москвой велись в полнейшем секрете, что было немалым достижением для открытого общества и такой подверженной утечкам информации политической системы, как британская. Но 16 ноября конфиденциальные британские предложения были опубликованы в англоязычной печати, что Криппс узнал из радиопередачи Би-би-си в Москве. Разгневанный Криппс заподозрил в утечке британское Министерство иностранных дел, однако источником было советское посольство в Лондоне[4788]. Так или иначе, первоначальная реакция Вышинского на предложения Криппса — он назвал их имеющими величайшее значение — была бесстыдно лицемерной. Сталин снова использовал Криппса, а затем отставил его за ненадобностью в неуклюжей попытке запугать и в то же время подлизаться, адресованной Гитлеру.

Против сближения непреднамеренно работали и другие британские шаги: незапланированная отсидка Молотова в берлинском бомбоубежище во время британского воздушного налета, судя по всему, укрепила его во мнении, что Германия глубоко увязла в войне на западе, причем он интерпретировал это обстоятельство в свете своего убеждения, что ни один немецкий руководитель не начнет по своей воле войну на два фронта, ударив на востоке. «Молотов и после своей поездки в Берлин в ноябре 1940 года продолжал утверждать, что Гитлер не нападет на нас», — вспоминал Жуков. И добавлял: «Надо учесть, что в глазах Сталина в этом случае Молотов имел дополнительный авторитет человека, самолично побывавшего в Берлине»[4789].

Болгарский гамбит

В свою очередь, японское правительство было разочаровано тем, что встреча Молотова с Гитлером не дала никаких результатов; ожидалось, что Тройственный пакт будет способствовать советско-японскому сближению за счет американских и британских позиций в Восточной Азии (особенно базы в Сингапуре), но эти надежды оказались тщетными. 18 ноября 1940 года Молотов принял японского посла Есицугу Татэкаву и, ссылаясь на свой разговор с Риббентропом, заявил, что приветствует желание Японии нормализовать отношения с СССР, но добавил, что советское общественное мнение не признает двустороннего договора о ненападении, если он не будет сопровождаться «восстановлением» советских территориальных потерь на Дальнем Востоке. Молотов назвал Южный Сахалин и Курилы, прибавив, что если Япония не готова обсуждать эти требования, то он бы рекомендовал заключить только менее обязывающий «пакт о нейтралитете», а также специальный протокол о ликвидации японских экономических концессий на принадлежавшем СССР Северном Сахалине[4790].

В тот же день Гитлер принял в Бергхофе болгарского царя Бориса III и его министра иностранных дел, намереваясь побить своими козырями какие-либо советские предложения, обращенные к ним. Царь, опасаясь советской реакции, «казался менее склонным, чем когда-либо» к вступлению в Тройственный пакт, хотя он и уверял Гитлера: «…здесь у вас есть верный маленький друг, которого не нужно сбрасывать со счетов»[4791]. 20 ноября к Тройственному пакту присоединилась Венгрия, а за ней последовали Румыния (23 ноября) и Словакия (24 ноября) — все они находились у СССР на заднем дворе, и все они по сути согласились на роль младших партнеров в Европе, подвластной Германии. Правда, в тот же день, 24 ноября, итальянские войска были разгромлены в Албании греками. А советская разведка узнала из своих источников, что болгарский царь не поддается немецкому нажиму. Однако Борис, вернувшись в Софию, все же отверг советские предложения.

Очередным творением Эйзенштейна, крещеного еврея, неожиданно стала грандиозная