Жизнь Леонардо, мальчишки из Винчи, разностороннего гения, скитальца - Карло Вечче

чеканкой медалей и монет, иллюминированием манускриптов, живописью, торговлей вазами, драгоценностями и прочими предметами роскоши. А один из них, должно быть, поразил воображение флорентийца физическим недостатком. Кристофоро родился глухонемым, однако природа наградила его превосходными способностями рисовальщика и миниатюриста. Склонившись над очередным кодексом, он словно бы отрешается от внешнего мира, запираясь в своем собственном, внутреннем: живой пример того, как верный глаз позволяет художнику обходиться без других органов чувств.

Эванджелиста – великолепный скульптор, работающий по дереву, поэтому займется доведением до ума огромной деревянной «анконы» дель Майно: вероятно, он был первым из всей троицы, к кому обратилось братство.

Его младший брат, Джованни Амброджо, родился в 1455 году и, следовательно, моложе Леонардо. Пойдя по стопам Кристофоро, он стал миниатюристом, однако вместе с другим своим братом, Бернардино, успел поработать и на миланском монетном дворе. По-видимому, его специальность – профильные портреты на монетах, медалях и в миниатюрах, без сомнения, высоко ценимые во дворце, где он к 1482 году уже известен как «живописец преславного синьора Лудовико Сфорца». Возможно, именно там он и повстречал Леонардо, немедленно порекомендовав нового друга монахам. Правда, теперь Джованни Амброджо довольствуется лишь ролью помощника: увидев рисунки коллеги и поняв, на что тот способен, он оставляет Леонардо лучшую часть алтаря, центральный образ, взяв на себя прочие части полиптиха, включая боковые панели с ангелами-музыкантами (из которых сохранились только две, ныне в лондонской Национальной галерее, да и те, вероятно, не его работы). В последующие годы Джованни Амброджо по-прежнему служит придворным миниатюристом и портретистом – у Сфорца, Борромео и даже у императора Максимилиана I Габсбурга в Инсбруке.

В главном зале Скуолы Леонардо терпеливо слушает, как нотариус Антонио де Капитани зачитывает составленный на латыни контракт и дополнение на вольгаре. Затем члены братства пускаются в обсуждения: как художники намерены писать этот сияющий золотом водопад и парящих в небе ангелов?

А это уж не его забота, он на такое в жизни не согласится, вероятно, улыбается про себя Леонардо. Но тут нотариус сует ему под нос подписанные приором Скарлионе и фра Джованни Антонио дополнения, протягивает перо, которое уже успел обмакнуть в чернила, и флорентийцу остается только вывести, правой рукой и в общепринятом начертании, латинскую формулу, достойную сына нотариуса: «Я, Лионардо да Винчи, in testimonio ut supra subscripsi[193]»[194].

Вот так, одним росчерком пера Леонардо, сам того не сознавая, впутывает себя в один из самых жарких богословских споров того времени. Ведь истинная цель росписи, столь милая сердцу каждого члена братства, – прославление культа Непорочного зачатия.

Согласно восточной традиции и апокрифическим Евангелиям, Анна с Иоакимом зачали Марию «непорочно», не запятнав первородным грехом, и только поэтому ее тело могло принять Христа, не очистившись крещением: в лоне католической церкви доктрина спорная, в отличие от догмата о «непорочном материнстве», то есть зачатии Христа посредством вмешательства Святого Духа.

В позднесредневековой Европе культ Непорочного зачатия под влиянием францисканцев и кармелитов, а также бесчисленных мирских и религиозных братств распространялся все шире, и не так давно, в 1476 году, на 8 декабря был установлен и соответствующий праздник – разумеется, папой Сикстом IV, в прошлом Франческо делла Ровере, генералом ордена францисканцев. А нынешний генерал, ярый «непорочник» Франческо Сансоне из Брешии, как раз и одобрил обустройство капеллы в миланском монастыре Сан-Франческо-Гранде.

Доминиканцы, со своей стороны, отчаянно сопротивлялись нововведению. Фра Винченцо Банделло из миланского монастыря Санта-Мария-делле-Грацие открыто обвинил «непорочников» в ереси. Не исключено, что метил он скорее в выдающегося португальского мистика, крещеного еврея, известного как блаженный Амадео ди Менезиш да Силва – основателя нового ордена амадеитов и гостя монастыря Сан-Франческо-Гранде, где он в 1482 году скончался и был похоронен как истинный святой.

С ответом Банделло выступает францисканец Бернардино де Бусти, автор утвержденного папой 4 октября 1480 года чина мессы Непорочного зачатия и девяти проповедей, собранных и опубликованных в 1492 году под названием Mariale («О Марии»). Не случайно именно теолог Бернардино помогает братству с капеллой Непорочного зачатия в Сан-Франческо-Гранде.

Так рождается «Мадонна в скалах», написанная маслом на доске, а затем перенесенная на холст[195]. Леонардо создает ее в 1483–1485 годах в манере, по-прежнему отражающей его флорентийское происхождение.

МАДОННА В СКАЛАХ

В «Мадонне в скалах» фигуративная программа, утвержденная дополнением к контракту, кардинально изменена. По сути, на картине уже не традиционная статичная Мадонна с младенцем в окружении ангелов и пророков, а целая мистерия, представление священной легенды из апокрифических Евангелий о встрече в пустыне младенца Иисуса и маленького Иоанна Крестителя – сюжет из иконографического канона, столь любимого флорентийцами, которым пришлось по душе зрелище святых детей, играющих вместе. Согласно Протоевангелию Иакова, святой Иоанн со своей матерью Елизаветой силой божественного вмешательства избежал избиения младенцев, устроенного Иродом: чтобы укрыть их, Господь разверз гору, а после дал им свет и послал ангела их охранять.

Однако «Житие Иоанна по Серапиону» повествует еще и о встрече Иоанна с младенцем Иисусом в пустыне на обратном пути из Египта. Ангел здесь – вероятно, архангел Уриил (на иврите – «огонь Божий»), названный четвертым архангелом в мистическом видении блаженного Амадео.

Новое место действия позволяет Леонардо расширить мотив «гор и скал», которые становятся важнейшими элементами наполненной сумрачным символизмом сцены: совсем как в мифе о внезапно разверзшейся пещере, что открывает человеку самые сокровенные тайны Природы. И главная из них – Непорочное зачатие, сливающееся здесь с другой тайной, непорочным материнством. Пространство, одновременно внутреннее и внешнее, обыграно при помощи сырой, плотной атмосферы и рукотворного света посреди живой тьмы: раскрытого и вывернутого, словно перчатка, чрева земли, являющего собой антитезу жизненных сил, живительной влаги, наполняющей его полости. Геологические напластования этой отполированной до гладкости породы несут на себе следы мощнейшей эрозии, трансформации, вызванной действием воздуха и воды.

Театральные жесты персонажей связывают их друг с другом сложной сетью взаимоотношений: слева Иоанн, преклонив колено, обращает молитву к младенцу Иисусу, и тот серьезно, сосредоточенно его благословляет. Над детьми склоняется Богородица, «матерь непорочная», то есть чистая, безгрешная, вынужденная бежать в каменистую пустыню, чтобы спасти дитя. И разве может столь безупречная мать, увиденная глазами ребенка, ставшего теперь художником, быть кем-то, кроме Катерины?

Мария, глядя на Иоанна, приобнимает его правой рукой, словно подталкивая внутрь магического круга, левую же руку в неясном защитном жесте простирает над головой младенца. А под ее ладонью располагается самая загадочная деталь картины: указующий на Иоанна палец ангела, стоящего на коленях за спиной младенца Иисуса. Однако взгляд этого ангела, его двусмысленная улыбка устремлены вовсе не в сторону священной сцены. Он смотрит на нас.

Геометрия пирамидальной композиции идеальна: продолжив движения рук прямыми линиями, Леонардо пересекает их