Всё становится на места - Олли Бонс

В конце улочки нет ни ворот, ни продолжения дороги, и мы идём прямо по траве. Похоже, на Холме проживает не так много людей или же они нечасто ходят туда-сюда, поскольку не видно протоптанных тропинок.

— Э-эй! — доносится откуда-то слева.

Мы оборачиваемся и видим Леона. Он суетится у округлой печи, которая стоит прямо под открытым небом. Поскольку он обращается к нам, надо бы подойти.

— Пеку пирожки на завтра, — поясняет Леон. — А вы какими судьбами на Холме?

— Хотели побеседовать с Марлином о Теодоре, но он был не в духе.

— О, так вы нашли самого неподходящего для этой беседы человека. Или самого подходящего. Впрочем, это одно и то же.

Леон наклоняется ближе к печи и втягивает воздух носом.

— А когда Марлин не в духе, — продолжает он, — следует оставить его в покое. Уж поверьте мне, сейчас вам лучше не идти за ним.

— Леон, а может быть, ты что-то знаешь о Теодоре? — спрашиваю я. — Может быть, ты и его сюда привёл?

— Да, было дело, — кивает рыбак. — Бедняга был совсем раздавлен. Между нами говоря, я думал, он не выживет. Но вдруг, к счастью, появился Марлин. И к удаче Теодора, и к моей удаче, потому что Город тогда в очередной раз лежал в руинах и нуждался в помощи.

— Ничего себе, — удивляюсь я. — Так Город не всегда процветал?

— На моей памяти, — Леон задумывается, — он отстраивался три, нет, четыре раза.

— Случались какие-то бедствия? — интересуется Гилберт.

— А то как же. Бывали плохие годы, когда нам не хватало еды и я, представляете, даже не мог печь пирожки. Бывало и такое, что большая часть жителей умирала от старости, а я не мог привести новых, если у меня не было теста и начинки. С прошлого раза в Городе осталось лишь несколько стариков — Клод, например, и Ричил. И ещё некоторые. Благодаря Марлину все мы можем жить хорошо и печь пирожки каждый вечер!

Тут рыбак надевает тканые рукавички и извлекает из печи большой противень, до краёв заполненный выпечкой.

— Леон, а сколько же тебе лет? — выпаливаю я то, что вертится на языке, хотя Гилберт незаметно толкает меня. Да, сам понимаю, вопросы о возрасте относятся к разряду тех, которые задавать неприлично, но как тут удержаться!

— Я не считал, — отвечает рыбак, перекладывая пирожки в ведро, — но хорошо, что ты спросил. Иногда на берегу меня берёт скука, займусь подсчётом.

— Кхе-кхе! — покашливает Гилберт. — Леон, не подскажешь ли ты нам, где мы можем найти Теодора?

— Когда он уходит, — говорит тот и почёсывает языком нос, — то даже Марлин не знает, где находится Теодор и когда он вернётся. В Город он редко наведывается в последние годы, всё чаще пропадает в лесу. Но может, столкнётесь случайно, как знать. Что ж, спасибо за беседу, мои пирожки готовы, и мне пора домой. И вам тоже лучше отправиться вниз.

— Только один вопрос, — просит Гилберт. — Правильно ли я понимаю, что Марлин с Теодором — близкие друзья?

— Что ты, — отвечает Леон, поднимая ведро с пирожками. — Злейшие враги.

Вскоре он исчезает за деревьями, а мы ещё стоим у тлеющей печи.

— Я так и не спросил, откуда Леон всё про нас знал, — вспоминаю я.

— Он старше Клода и четыре раза видел, как отстраивался и вновь разрушался Город, — отвечает Гилберт и поднимает брови, возмущаясь моей непонятливостью.

Что ж, это действительно многое объясняет.

Уже почти стемнело, но мы всё-таки решаем не сразу возвращаться в гостиницу, а немного прогуляться по Холму. Бродя среди деревьев, мы обнаруживаем несколько небольших красивых особняков, построенных из светлого камня. Они расположены на значительном расстоянии друг от друга и никак не огорожены, не считая аккуратных цветочных клумб, окружающих стены. Может быть, в одном из этих домов и находится школа колдовства, но о том никак не узнать, вывесок нет.

Мы вздыхаем и сдаёмся, а затем долго ищем в темноте обратную дорогу. От Холма, как лучи солнца, расходятся разные дорожки и тропинки. В большинстве своём они представляют грустное зрелище — заброшенные, давно нехоженые, тёмные, с разрушенными временем домами по сторонам. К счастью, на Правой улочке зажигаются фонари, свет которых и помогает нам найти верный путь.

На площади, несмотря на позднее время, люди ещё танцуют парами и поодиночке. Я замечаю, что и Теванна лихо отплясывает среди них, юбки её полосатого платья так и кружатся, даже начинает рябить в глазах.

— Мальчики, если вы голодные, — кричит она, не останавливаясь, — в кухне под лестницей найдите что-то пожевать! А то давайте к нам, повеселимся! И-эх!

— Нет, спасибо, мы пойдём, — отвечает за нас двоих Гилберт и утаскивает меня.

А я бы, пожалуй, и потанцевал. Уже не вспомню, когда в последний раз у меня была возможность так развлечься!

Ах да, вспомнил — на приёме в Третьем королевстве. Только вот я тогда как раз и не веселился, а тратил все силы на то, чтобы держаться подальше от навязчивых принцесс, при этом удерживаясь в рамках вежливости.

Мы на ощупь добираемся до кухни, где в печи тлеет слабый огонёк. На столе находится половина курицы, запечённая с овощами, и свежий хлеб.

— Поедим наверху? — спрашивает Гилберт, зажигая свечу.

Пламя свечи выхватывает из мрака моё лицо с набитыми щеками. Мой друг вздыхает и отыскивает табурет.

— Ты хоть присядь, — говорит он, пододвигая табурет ближе ко мне.

— Да я быфтро, — отмахиваюсь я. С пальцев при этом срывается жир, но Гилберт вроде бы успевает отойти.

— Я буду наверху, — сухо говорит он, берёт ломоть хлеба и уходит, унося свечу и оставляя нас с курицей наедине.

О, какое блаженство! Сочная, мягкая, свежая, ароматная, в меру пропечённая, в меру жирненькая…

— И не забудь, что это твой единственный приличный костюм, — доносится с лестницы.

Он думает, что ли, я есть аккуратно не умею? Да я бы даже пользовался ножом и вилкой, если бы только их тут нашёл.

Спустя некоторое время меня беспокоит лишь вопрос, где вымыть руки. Я нахожу ведро, но вода в нём похожа на питьевую, не хотелось бы зря её испортить. Потому я решаю выглянуть и спросить у Теванны, как мне быть.

— Сильвер! — слышу я сразу же, как только ступаю на площадь, открыв дверь плечом. — Потанцуем?

— Ох, Ричил, не сейчас, — отнекиваюсь я, прижимаясь спиной к двери. — Мне нужно поскорее поговорить с Теванной.

— Зачем это тебе говорить с Теванной, — обиженно надувает губы старушка и кладёт верхнюю пару