В дальних плаваниях и полетах - Лев Борисович Хват

Очевидно, после этих слов, которых я, разумеется, не мог услышать, гул мотора затих. Стрелка альтиметра пришла в движение — самолет со свистом устремился вниз. Я ничего не понимал и не старался понять — дыхания, свободного дыхания!..

В разрывах облаков показались зеленые склоны сопок. Заметно потеплело. Беляков снял кислородную маску. Георгий Филиппович хитро подмигивал мне, но Чкалов был серьезен. На горизонте появилась змейка Амура — «АНТ-25» снова оказался в Хабаровске.

— Почему вернулись? — спросил я, когда мы под проливным дождем выбрались из кабины.

— «Почему, почему»! — передразнил Чкалов. — Из-за тебя, милый, ну тебя к черту! Ведь ты без кислорода мог скапутиться там наверху…

Он говорил грубовато, с досадой, но в голосе его не было и нотки раздражения, желания обидеть. А через несколько секунд этот человек, вмещавший в своем большом сердце и мужество и доброту, шутил:

— И как это мы позабыли, что на высоте корреспондентам кислород тоже нужен!

Я сбивчиво утверждал, что возвращаться из-за меня не следовало; конечно, было трудно, но терпеть можно…

Рассказ «Спецкор без кислорода» Байдуков закончил так: «Мы догадывались: он боится, что мы его «отставим», боится возвращаться в Москву поездом и потерять удобный случай поработать как следует для своей газеты. По мы были слишком хорошо знакомы с журналистом и не хотели его обижать. Решили выждать еще день и идти на такой высоте, когда четвертому члену нашего экипажа хватало бы вдоволь свежего воздуха в тесной кабине самолета».

Действительно, наутро коварные облака развеяло, горы открылись. Через одиннадцать часов мы опустились на Читинском аэродроме. Следующий вечер застал нас на берегу Енисея, в Красноярске. Дальше путь пролегал над равнинами Западной Сибири.

— Ну, Егорушка, нынче твой день, — сказал Чкалов.

В полуденной дымке проплыл Новосибирск; новые индустриальные гиганты раскинулись по берегам Оби. Потянулась Барабинская степь — без конца и края, с синеватыми кружками и овалами озер. Из камышей пугливо взлетали стаи гусей и уток.

Снизившись до двухсот метров, Валерий Павлович передал штурвал Байдукову, а тот убавил высоту еще наполовину. «АНТ-25» шел над степной равниной. Байдуков внимательно разглядывал местность, лицо его приняло мечтательное выражение. Он подозвал Чкалова, отметил ногтем на карте точку, возле которой пролегла красная линия маршрута, и показал в окошко:

— Здесь!

«Тарышта, разъезд Омской ж. д.», — прочитал я на карте карандашную надпись Байдукова. Под крылом промелькнули три-четыре домика, маленькое станционное здание, пристройки.

На этом глухом сибирском разъезде, в семье железнодорожника Филиппа Байдукова, родился и рос шустрый парнишка. Звали его Егоркой. Детство маленького Байдукова проходило в степи, на озерах; тут и развилась в нем страсть к охоте, путешествиям и приключениям, о которых подчас занятно рассказывали странники, забредавшие на одинокий разъезд. Свесившись с полатей, Егорка слушал рассказы удивительных бородачей о зверином царстве — дремучей тайге, о многоводных реках, текущих на север, в ледовые моря, о горах, где находят золотые самородки с детскую голову… «Эх, повидать бы!» — мечтательно шептал мальчик.

А мимо Тарышты, сверкая толстыми стеклами и оставляя пыльный хвост, с грохотом мчались дальние пассажирские поезда: на восток — к Тихому океану, на запад — к Москве. Однажды любопытный Егорушка не задумываясь вскочил на подножку платформы и уехал в ближайший город. Два года прожил он в детском интернате, потом стал подручным кровельщика в паровозном депо. Жизнь привела его в будничный мир, окружающее ничем не напоминало детских мечтаний.

Восемнадцати лет Байдуков изведал радость первых самостоятельных полетов. Способному молодому летчику доверили ответственную и опасную испытательскую работу. Он безукоризненно пилотировал в тумане, ночью, в сложнейших условиях.

Какой кудесник взялся бы предсказать ему славное будущее — испытателя тяжелых самолетов, участника дальних воздушных рейсов, гвардии генерал-лейтенанта, командующего авиационным соединением в Великой Отечественной войне; потом — генерал-полковника…

Вот и Тарышта осталась позади. Скоро Омск, и снова тысячные толпы встретят летчиков. Байдукова ожидает свидание с близкими.

Чкалов дремлет в глубине кабины. Усевшись позади Байдукова на масляном баке, вижу, как со степного озерка взлетают стайки уток. Самолет настигает их, мелькают серые комочки… Удар! Машина вздрогнула, Чкалов очнулся:

— Что это?

— Пустяки. Вероятно, крылом задели птицу.

— Выше, выше!

Впереди показалась ленточка Иртыша. Омск! Машину снаряжают к последнему этапу перелета.

Большой день! Экипаж возвращается в столицу. В кабине нас уже пятеро. Чкалов захватил из Омска авиационного инженера Евгения Карловича Стомана, который готовил «АНТ-25» к беспосадочному рейсу. Самолет идет в сотне метров от земли. Где-то горят леса, в кабину пробивается едкий запах. Сквозь мглу в зените сизо-пепельного неба проглядывает оранжевый шар. Стенки кабины накалились. Чкалов скинул кожанку, за ней и свитер. Выпитая залпом бутылка нарзана и роскошные вишни омских мичуринцев не утоляют его жажды.

Степи сменились лесистыми предгорьями Уральского хребта. В долинах и на склонах лепятся поселки, пасутся стада, дымят заводские трубы. Какие богатства извлекают советские люди из этих гор! Не зря говорят, что в недрах Урала упрятана вся таблица Менделеева.

Поднялись на полторы тысячи метров. Ветер изменился, скорость возросла.

— Волга! — замахал рукой Чкалов. — Волга!..

Как дорога широкая и привольная река, воспетая русским народом, сердцу Чкалова! У берегов Волги он рос, на Волге рождались его крылатые мечты.

Москва близко. Валерий Павлович снова берется за штурвал. Он взлетел со Щелковского аэродрома, он и посадит там «АНТ-25». Беляков принял московскую радиограмму: «В 17.00 быть в Щелкове». Набегают подмосковные города, поселки. Вот и Ногинск — родина Белякова. Второй пилот и штурман переоделись в белые русские рубашки, только Чкалов не сменяет обмундирования, в котором проделал весь путь.

«АНТ-25» над Москвой. Провожаемый с земли тысячами взоров, самолет идет вдоль Ленинградского шоссе и улицы Горького к Кремлю, разворачивается, и вот уже показалось Щелковское шоссе. Длинная цепочка автомобилей движется к аэродрому. На краю летного поля — трибуны, густые толпы, знамена, оркестры.

Крутой вираж. Момент приземления почти неуловим. Самолет останавливается в центре поля, далеко от трибун.

— Вылезайте все, буду подруливать, — торопит Чкалов.

Не дожидаясь, пока принесут стремянку, прыгаем с плоскости.

— Сколько летели, Саша? — спрашивает Байдуков.

— Четырнадцать часов двадцать минут… Гляди, гляди!

По полю мчатся к самолету несколько автомобилей. Завидев их, Чкалов глушит мотор и тоже соскальзывает с крыла.

Из автомобилей выходят руководители партии и правительства, обнимают летчиков, поздравляют с победой.

Орджоникидзе вопросительно смотрит на пассажиров