"Москва" над Берлином - Борис Николаевич Масленников

У майора Салова, который, по твердому убеждению большинства наших однополчан, только по недоразумению не удостоен звания Героя, — человек ведь совершил 432 боевых вылета, водил в бой полковые девятки на Кенигсберг и Берлин, — вторым днем рождения был серый сентябрьский 1941 года день, когда техник его самолета, после боевого вылета, извлек из бензобака саловского Р-5 неразорвавшийся вражеский снаряд скорострельной зенитной пушки «эрликон». Взорвись он — тот боевой вылет для Салова мог бы быть последним. Это «вещественное доказательство» своего военного счастья Салов хранит до сих пор.　

У дороховского воздушного стрелка-радиста, который, как правило, летал и с Саловым, Климаса Геннадия, вторым днем рождения было 21 декабря 1944 года. Тогда, пытаясь насильно вытолкнуть из кабины разваливающегося и стремительно падающего вниз самолета своего растерявшегося и бессмысленно упирающегося воздушного стрелка Назимова, он смог покинуть самолет лишь на высоте примерно около семисот метров, при этом купол его парашюта разорвало. Только чудо могло помочь ему благополучно приземлиться. И чудо произошло. Даже два чуда.　

…При раскрытии парашюта он вначале почувствовал тугой удар взрывной волны, а спустя мгновенье — грохот взрыва бомб и бензобаков с огромной скоростью врезавшегося в землю своего самолета. Взглянув вверх, он увидел лишь половину купола парашюта — вторую оторвало осколками взрыва. Внизу, в какой-то сотне метров — ширящееся озеро полыхающего бензина, в середине которого из горящих остатков самолета фейерверком вырывались струи разноцветных трасс — это рвались запасы патронов к трем «УТБ» и снарядов к двум пушкам… Климас находился как раз над центром этого озера огня и разноцветных трасс. Взрывная волна как бы несколько приподняла его, замедлила скорость его снижения — он же спускался только на половине купола парашюта.　

Это — первое чудо.　

К его счастью, у поверхности земли дул сильный порывистый ветер, который «сумел» отнести половину парашюта вместе с его владельцем метров на пятьдесят в сторону от пылающего озера.　

Это — второе чудо.　

Не будь этих двух чудес, Гена Климас погиб бы дважды: разбившись, спускаясь только на половине купола парашюта, и сгорев в пылающих остатках своего самолета.

Правда, у земли ему не удалось принять нужное для приземления положение — не хватило времени — и, падая на промерзшую землю, он растянул правую ногу. Но по сравнению с тем, что могло бы случиться, такая травма — сущий пустяк.　

Для экипажа Коли Зинакова, на самолете которого тогда, 19 марта, мы перелетели из Лабиау в Шяуляй, вторым днем рождения было 7 апреля 1945 года, когда, во время боевого вылета на бомбардировку Кенигсберга, он сумел свою подбитую и охваченную огнем «семерку» посадить на «пузо» на нашей территории вблизи линии фронта. Только-только вместе со штурманом Иваном Пермяковым успели они вытащить из перекошенной и искореженной при ударе о землю второй кабины своих тяжело раненных боевых товарищей, как самолет взорвался.　

Посади Коля свою «семерку» чуть позже, опоздай он вместе со штурманом с вызволением своих боевых друзей из пылающего самолета на несколько секунд — едва ли кто- нибудь из зинаковского экипажа был бы жив.　

Многих из того боевого вылета на Розенберг ныне уже нет. Одни — тогда погибли; их имена занесены на Стелу Славы нашего 6-го бомбардировочного авиационного Берлинского ордена Кутузова полка, сооруженную на месте бывшего нашего аэродрома на окраине города Шяуляя. Другие — ушли из жизни уже после войны — лет-то сколько прошло после ее окончания! О третьих — по разным причинам ничего не известно. Но все они — и первые, и вторые, и третьи — навсегда в памяти наших, еще пока что здравствующих, однополчан…　

Под 19 марта каждого года мы, оставшиеся чудом от того вылета живыми и нашедшие друг друга более чем через тридцать лет — Михаил Дмитриевич Янин, Иван Павлович Луценко и я, — поздравляем друг друга со вторым днем рождения.

«МОСКВА» НАД БЕРЛИНОМ

Среди Мазурских озер

Наш полк «работает» с аэродрома Грислинен, имеющего превосходную взлетно-посадочную полосу, множество рулежных дорожек, хорошо оборудованные места стоянок самолетов. Подумать только: мы — в самой гитлеровской Германии, а точнее, на территории ее восточного форпоста, служившего плацдармом для агрессии против нашей страны — в Восточной Пруссии!　

С этого аэродрома взлетали фашистские стервятники в горькое для нас раннее утро 22 июня 1941 года, чтобы обрушить смертоносный груз на еще не проснувшиеся наши мирные города и села, положив начало неисчислимым бедствиям нашего многострадального народа. И в последующие дни, месяцы и годы с этого аэродрома велись боевые действия вражеской авиации вплоть до начала 1945 года, когда части 2-го Белорусского фронта вынудили немецкофашистские войска спешно покинуть южные районы Восточной Пруссии, в том числе и места, окружающие аэродром Грислинен, не успев — настолько стремительным было наше наступление — хотя бы частично повредить и сам аэродром, и близлежащие поселки, хутора, фольварки.　

Неплохо располагалась здесь элита гитлеровского вермахта — прославленные в небе многих стран Европы асы и технический персонал люфтваффе. Аэродром, удобно расположившийся в кружеве Мазурских озер, утопает в необычном для нас прилизанном и ухоженном хвойном лесу. Стройные сосны наполняют живительным ароматом и без того чудесный весенний воздух. На опушке леса ряд основательных — создается впечатление, что у немцев все основательно, по-хозяйски — типично готической архитектуры больших и малых зданий, со множеством лоджий, балконов и балкончиков, с изящными башенками, оканчивающимися ажурными шпилями-флюгерами на крутых островерхих черепичных крышах, с оригинальными окнами, окошками и оконцами самой разнообразной формы: прямоугольные и квадратные, круглые и овальные, ромбовидные и треугольные. Некоторые из окон, особенно на верхних этажах, под самой крышей зданий, заставленные искусно подобранным цветным витражом, поражали наши неискушенные взоры игрой всех цветов радуги в лучах утреннего и вечернего солнца, изредка проглядывающего сквозь редкие разрывы затянутого облачностью неба.　

Симметричное расположение окон и, как правило, уменьшение их числа и размеров по высоте снизу вверх, башенки на островерхих крышах — все это создавало иллюзию вертикальной перспективы зданий, делало их будто бы стройнее и выше.　

Мы всем полком разместились в одном из таких зданий — громадном трехэтажном особняке санаторного типа.　

К высоким резным дверям особняка вела широкая парадная лестница. Она — лестница — как бы продолжалась и внутри здания, ведя от просторного светлого вестибюля на площадки второго и третьего этажей. А иллюзия вертикальной перспективы сохранялась и внутри здания,