Дитя чумного края - Натали Абражевич

Лунный Огонь.

Он был сине-зеленый, цвета малахита, и не вился, не плясал, лишь только колыхался. Не занималась от него солома и не вспыхивали листики, застрявшие меж черепиц на память о багрянце осени…

Лунный Огонь зажегся на Лиессом — символ веры, что сумел согреть столько сердец, что они вместе они продили Орден, что уж много лет яростно бился и лил кровь на службе Духам и во имя их извечной воли.

Память о нем навеки оставляла след, порабощала душу всякого, кому случилось видеть это чудо.

Йерсена не могла оторвать глаз и даже не моргала, пока смирное плавное зарево сменяло в них ее родное злое пламя своей благодатью. И вместо яростного танца, что готов был все пожрать и все испепелить, разлилось наконец спокойствие.

С улицы долетел хор голосов — жрецы покинули святилище и завели тягучий монотонный гимн на древнем языке. Под его звуки затихал и забывался голос матери, и новый день лишь отвращал — едва ли он сумеет принести хоть что-то, кроме ярких и болезненных воспоминаний о Лунном Огне, дрожащем в такт песням жрецов.

В его зеленом свете было все равно, сколько еще ей подбирать объедки и драить полы, и сколько долгих лет минет в труде. Неважно было, что капитул на год лишит Йотвана плаща, что Кармунд будет безнаказанно навязывать ей разговоры. Что постоянно будет лезть к ней ненавистный Йергерт и что Рунью за ее ослиное упрямство все-таки отправят в дом терпимости, едва в четырнадцать она перерастет приют. Что мало кто захочет быть любезен или добр с дитя чумного еретического края. Что эту самую чуму в столицу все же принесут.

Все это растворил и выжег без следа Лунный Огонь. В такие ночи, когда над Лиессом поднималась полная луна, даже Йерсена беззаветно верила, что Орден прав. С той самой первой ночи.

Часть II. Глава 1

Часть II

Время костров и жертв

Двенадцатый год с начала войны на Ильбойском полуострове

Глава 1

Последние два дня декады даны, чтобы отдыхать, а не работать — так у всех. И отдыхали и чиновники, и горожане и, порой, даже селяне — те и то старались отложить заботы. Лишь Орден был обязан нести службу бдительно и неусыпно, потому что не бывает отдыха от службы Духам. Единожды решив служить им, слов не взять назад.

И в эти два последних дня кормили нищих.

У барбакана, что устроился на противоположной стороне ущелья, разделившего город и замок, ставили навес, лотки. Прикатывали бочку самого противного и мерзкого вина, какое было не взять в рот даже разбавив до едва подкрашенной воды, с замковой кухни приносили котелки с вонючей баландой, подсохший или же наоборот заплесневевший хлеб… И всякий мог прийти с миской и кружкой, чтобы получить харчи — очередь собиралась длинная, витая.

В такие дни приютским детям позволялось сойти вниз, на третий двор и даже выйти за ворота замка, чтоб прислуживать. При них ставили взрослых да еще серых плащей — чернь успокаивает вид мечей при поясах.

И лишь в такие дни случалось глянуть на Лиесс вблизи, а не издалека, с высоких стен, почувствовать дух улиц, одновременно родных и незнакомых, разглядеть щербинки кладки, трещины и грязь на старом фахверке, увидеть под ним дранку.

Город пах баландой и кислым до оскомины вином, какое брезгуешь слизнуть, случись некрупной капле упасть на руку.

Йерсена часто пялилась на убегающее вдаль мощение, натоптанное до того, что ни единая травинка не могла пробиться меж камней. Улицу замостили лишь в прошлом году — Магистр лично приказал, а вместе с тем издал указ: под страхом штрафа запрещалось перекрыть такие вот мощеные дороги хоть телегами, хоть пьяным людом, выплескивать помои или прочий мусор; конский навоз положено было укладывать лишь в отведенные места и вывозить не реже, чем в три дня.

И много же тогда случилось шума — город привыкал. Теперь уже затих.

Все потому, что на капитул собирались комтуры со всей страны, и у кого-то в том году лошадь споткнулась в яме, а другого из окна обдали. На сей же раз зеленокаменный Лиесс встречал гостей порядком — и их съехалось немало. На западе уж пару лет, как снова воевали — было, что всем вместе обсудить.

По улице вверх ехал рыцарь, а за ним отряд серых плащей. Йерсена чуть прищурилась — слепило солнце, хотя яркость его осень уж убавила.

Брат Бу́рхард. Белоглазый Бурхард.

Она припомнила, что ездил он в самые нижние кварталы да в застенье — вершнигов гонять. Сначала к осени, а после и к зиме твари из года в год пытались пролезть в город: ночные заморозки да нечищенные дымоходы оставляли им добычу даже в каменных стенах — поди заметь, что пару дней не выходил сосед или что попрошайка какой сдох в канаве, когда сам все носишься, готовишься к грядущим холодам. Жрецы не успевали хоронить всех вовремя, а брошенные без положенного погребения тела, казалось, сами манят вершнигов со всей округи.

Чернь расступалась перед рыцарем. Люди шарахались по сторонам, жались к домам и к узкой полосе травы возле ущелья, опасались оступиться и упасть, но взгляды вниз бросали лишь на миг.

Йерсена понимала их. Брат Бурхард звался Белоглазым от того, что еще в детстве оспа изукрасила его лицо своим клеймом: незрячий водянистый глаз в оковах еле движущихся век был отвратителен, но Бурхард никогда его не прятал и носил, как личный герб. За ним мелкие рытвины на коже оставались почти незамеченными.

— Брат рыцарь! — поклонились серые плащи и дети следом.

— У вас тут как всегда толпа, — небрежно усмехнулся он в ответ.

У Бурхарда была дурацкая привычка слишком пристально смотреть здоровым глазом, оттого Йерсена не любила быть с ним рядом. На самом деле он мог вовсе ее не заметить, только выглядело так, как будто насквозь видит.

Неудивительно, что про его глаза ходило столько болтовни.

— Как съездили?

— Недурно. Но зато с дурными новостями. — Он прищурился на чуть смотрящее вниз солнце — думал, сколько еще ждать, пока Хохмайстер и ландмайстеры сойдут из башни. — Чума разносится по бедноте быстрее, чем в ущельях ветер. Надо что-то делать.

Все зашептались, обсуждая новости; отряд неспешно потянулся внутрь замка. Чернь по новой выстроилась у лотка, Йерсена снова наполняла миски, чувствуя, как ветерок приносит запахи немытых тел, перекрывает ими кислый дух вина — ей было наплевать, привыкшая. Работу она