Слушай, Германия! Радиообращения, 1940–1945 гг. - Томас Манн

времени, а война может быть лишь хулиганской выходкой и отлыниванием от задач, стоящих ныне перед человечеством, которые должны быть разрешены лишь мирным путем и в состоянии мира? Что ж, национал-социализм тоже говорит слово «мир», призывает к «миру». Но что он под этим понимает? Вынужденную капитуляцию перед злом, человеческую жертву — вот о чем у него идет речь. И в результате из самого убежденного пацифиста он делает глашатая войны, неизбежной войны против него.

Разве любовь к родине не была чем-то прекрасным, естественным и славным — любовью к традиции, культуре, языку народа, из которого ты происходишь, любовью, которая прекрасно сочеталась с симпатией и уважением к другим разновидностям человеческого, к духовному очарованию других наций и их вкладу в культуру? И что же сделал национал-социализм, этот анти-Мидас, из золота любви к родине? Разумеется, дерьмо. У него из этого вышла хамская заносчивость, яростное расовое высокомерие, маниакально-убийственное самообожествление, ненависть, насилие и бред. И вот на этой совершеннейшей низости, на безумном вырождении немецкой национальной идеи он собирается строить «новый порядок», строить Европу.

Европа!.. Он в самом деле намерен испортить нам еще и идею «Европы» — она испохаблена им, пожалуй, как никакая другая. «Европа хочет быть единой», говорил Ницше. «Мы, добрые европейцы» — это его слова, как и о «европейской раздробленности на мелкие государства», которой должен быть положен конец. Понятие «Европы» было нам мило и дорого. Оно было чем-то естественным для нашего мышления и наших намерений — противоположностью провинциальной узости, ограниченного эгоизма, националистической грубости и необразованности; оно означало свободу и широту, дух и действительно все лучшее. «Европа» — это был уровень, культурный стандарт; книга, произведение искусства были хороши, если получили европейское распространение; человек мог считаться хорошим, образцовым немцем, только если он был европейцем. Теперь за дело взялся национал-социализм. Он тоже говорит «Европа», но точно так же, как он говорит «революция», «мир» или «родина». Не Германия должна стать европейской, а Европа должна стать немецкой. Борясь с отчаянным сопротивлением народов, утопая в крови, окруженный проклятиями и плачем, бесчувственный к ненависти, какой еще не доводилось выносить ни одному народу на свете, национал-социализм занят тем, чтобы сделать из Европы ничтожный, выхолощенный, умственно отсталый, едва-едва населенный эксплуатируемыми расами рабов придаток монополистской Германии, немецкий «протекторат» в самом пренебрежительном смысле слова. В протекторате Богемии и Моравии закрыты университеты и почти все средние учебные заведения, разграблены библиотеки и лаборатории. В школах нельзя обучать чешской истории, зато уроки немецкого, нацистской идеологии и немецкой истории проводятся шестнадцать часов в неделю. Чешский язык уничтожается: он запрещен в правительственных учреждениях, в судопроизводстве, на нем нельзя составлять законы. Повсюду бушует война на истребление населения, по чьим землям прошлись завоеватели. В аннексированном регионе, который называется Вартегау, скоро не должно остаться поляков. На Балканах те, кто не может выполнять принудительные работы, обречены на голодную смерть. Голодает и вымирает Греция. Румыны, финны и венгры истекают кровью на полях сражений; югославов истребляют дома; голландцев «переселяют». Там, как и повсюду, служба расовой политики эффективно работает в гармонии с гестаповскими эскадронами смерти. Население Франции собираются сократить до 20 миллионов человек. В Пари-же «поощряют» ночную жизнь. Нацисту в голову не придет подразумевать под «Парижем» что либо, кроме «ночной жизни». Представления, достойные гориллы. Ну а то, какие представления он имеет о Европе в целом, как он о ней думает, как он ее ценит и любит, следует из ответа, который дал офицер немецкого генерального штаба мексиканскому военному атташе на вопрос, что же собираются делать нацисты, чтобы решить проблему протестов и голода в Европе. «Вся Европа может и поголодать, лишь бы вермахт был обеспечен всем необходимым, — сказал немец. — Мы готовы скорее уничтожить все гражданское население, чем капитулировать». Слова мужчины, настоящего немецкого европейца. Возможно, они были произнесены, как раз когда в Веймаре собрался созванный Геббельсом «Конгресс европейских писателей» под председательством несчастного Кароссы и при участии всевозможных литературных квислингов с Севера, Юга, Востока и Запада.

Таким жутковатым фарсом, как этот писательский конгресс, является сегодня вся Европа — мерзким извращением и опошлением великой и давно созревшей для осуществления идеи. Она будет-таки осуществлена, но не на позорный нацистский манер. Должен начаться всеобщий труд духовного возрождения, когда Гитлер будет разбит, — и чтобы он был разбит, этот труд должен начаться уже сейчас. Возродить, после того как их обезобразила наделенная анти-Мидасовским даром горилла, нужно идеи социализма, революции, мира, любви к родине. Возродить прежде всего и вместе с тем нужно идею «Европы», которая в лучших сердцах была и снова станет идеей свободы, национального достоинства, симпатии и человеческого сотрудничества.

27 сентября 1942

Немецкие слушатели!

Хотелось бы знать, что вы думаете про себя о преступлениях, творящихся от вашего имени — о злодеяниях против евреев в Европе, например… Хочется спросить: каково вам по-человечески при этом на душе? Вы продолжаете поддерживать гитлеровскую войну и терпеть лишения из страха перед тем, что может принести поражение — местью поруганных наций Европы всему, что является немецким. Но ведь именно от евреев вам не приходится ожидать этой мести. Они же самые беззащитные, наименее склонные к насилию и кровавым деяниям из всех ваших жертв. Даже сегодня они еще не стали вашими врагами; это только для вас они — враги. Вы не можете сделать эту ненависть взаимной. Евреи почти всегда дружелюбны по отношению к немцам, и если с вами будет обстоять хуже некуда, как, по-видимому, и случится, то именно они с их приглушенно-старческой эмоциональностью будут отговаривать от того, чтобы вам отплачивали «око за око»; возможно даже, они окажутся во всем мире вашими единственными друзьями и адвокатами. Их лишили власти, прав, собственности, унизили, повергли в прах — этого всего было недостаточно? Что же это за люди, что это за изверги, которые никогда не насыщаются позором, для которых всякое несчастье, принесенное евреям, было лишь стимулом причинить им еще более глубокую, нещадную муку? Поначалу в обращении с этим реликтом древности, тем не менее повсеместно тесно сросшимся с современной жизнью нации, сохранялась видимость разума и меры. Это значило, что евреи должны жить отдельно от титульной нации, помня, что они гости, не претендуя на должности и влияние, однако не испытывая препон в отправлении культа и участии в своей культурной жизни. Но это уже давно в прошлом. Потребность в мучительстве не знала передышки. Теперь мы добрались до уничтожения, до маниакального решения полностью искоренить европейское еврейство. «Наша цель, — сказал Геббельс в одной из речей по радио, — истребить евреев.